Журавлёв: Мировые элиты и методы управления миром (расширенный вариант)

Дмитрий Анатольевич Журавлёв — кандидат политических наук, человек, защитивший диссертацию по мировым элитам. Он превосходно разбирается в этой теме и может рассказать, как устроен этот мир.



См. также:
Журавлёв: Мировые элиты и методы управления миром (кратко)
Журавлёв: Мировые элиты и методы управления миром
Журавлёв: Мировые элиты и методы управления миром (расширенный вариант)


Он поясняет, что под «временем» в элитологии он понимает не философскую категорию, а историческую продолжительность существования капитала. Сила финансовой элиты, по его мнению, напрямую зависит от того, как долго существует её бизнес, а не от его сиюминутного размера. Причина кроется в «системе участия» — механизме, позволяющем контролировать огромные активы, владея лишь небольшой их долей. Однако создание такой системы требует значительного времени, порой столетий. Журавлёв приводит гипотетический пример: покупка акций на скромную сумму в XVIII веке могла бы сделать человека чрезвычайно богатым сегодня, если бы его потомки смогли сохранить и приумножить этот капитал на протяжении поколений. Этот долгий путь проходят не все, но те, кто выстоял, получают огромное преимущество, которое невозможно переиграть «нахрапом» с помощью «новых денег». Новые капиталы, как правило, пробиваются наверх лишь тогда, когда «старые деньги» им это позволяют.

Исключения случаются, когда появляется нечто революционное, чьё значение не сразу осознаётся. В качестве примеров Журавлёв упоминает Билла Гейтса и Амадео Джаннини, основателя Bank of America. Гейтс, выходец из обеспеченной семьи с хорошими связяями, смог прорваться, так как на заре компьютерной эры никто не предвидел глобального влияния персональных компьютеров — прорывной технологии, изменившей мир. Джаннини в начале XX века также не воспринимали всерьёз, а когда стало ясно, что на западе США возник новый мощный финансовый центр, было уже поздно ему противостоять. Однако, за исключением таких прорывных, часто кажущихся безумными идей, «старые деньги» удерживают свои позиции, образно говоря, «сидя на холме с пулемётом» против атакующей кавалерии «новых денег».

Механизм удержания власти «старыми деньгами» довольно прост. Вложив средства в компанию, со временем можно создавать дочерние структуры, привлекая для их развития чужие капиталы. Имея блокирующий пакет акций (например, 10-15%), можно контролировать все финансы компании, даже если личный вклад составляет мизерную долю. Мелкие акционеры, преследуя те же цели получения прибыли, фактически становятся «смазкой» в механизме, работающем на крупный капитал. С каждым поколением первоначальный капитал не просто сохраняется, но и приумножается за счёт привлечённых средств. При этом деньги со временем обесцениваются — Журавлёв вспоминает цитату Салтыкова-Щедрина: «Хорошо, что за рубль 50 копеек дают, скоро в морду давать будут», — это даёт преимущество тем, кто приобрёл активы по старым, более низким ценам. Накопленный капитал создаёт имя и репутацию, позволяя привлекать всё новых участников, которые, по сути, работают на первоначальных владельцев.

Достичь такого положения мгновенно невозможно. Нужен убедительный символ могущества. Здесь Журавлёв ссылается на рассказ Марка Твена «Банковский билет в миллион фунтов стерлингов». В этом произведении 1893 года главный герой, не имея ни гроша, получает банкноту огромного номинала, которую не может разменять. Однако сама банкнота служит неоспоримым доказательством его состоятельности, открывая перед ним все двери и кредиты. Для «старых денег» таким символом служит сама их история: «Я тут сижу 300 лет, и меня никто не тронул». Эта историческая устойчивость позволяет им привлекать и контролировать новые капиталы, не потому что их представители умнее, а потому что их позиция изначально выгоднее.

Ниже есть продолжение.

Бывают, конечно, и потрясения, такие как революции, способные уничтожить элиты, тесно связанные с павшим режимом. Журавлёв приводит пример Австро-Венгрии: хотя распад империи после Первой мировой войны смёл часть элит, тесно связанных с имперской структурой, глубинное, веками накопленное богатство (символически связанное с древними династиями вроде Габсбургов, чьи капиталы формировались ещё когда деньги имели другую ценность) сохранило свои преимущества благодаря раннему накоплению активов по низким ценам. Те, кто приходит позже, вынуждены платить за те же активы гораздо больше из-за обесценивания денег. Новым же богачам, даже таким как южноафриканские "алмазные короли", пытавшиеся пробиться в британское высшее общество, приходится платить колоссальную "цену входа", тратя огромные суммы не только на активы, но и на получение признания. И даже в этом случае они, по словам Журавлёва, в итоге лишь встраиваются в уже существующую систему, созданную до них старыми элитами, а не меняют её кардинально.

После того как ключевую роль стало играть не производство, а финансы, ситуация только усугубилась. Контроль над активами стал важнее реального производства. «Старые деньги» могут удерживать контроль, используя систему участия, обрушивая конкурентов с помощью финансовых пузырей и просто не допуская посторонних в ключевые сферы благодаря своему авторитету. Появление фигур вроде Илона Маска — редкое исключение, требующее либо чуда (совершения чего-то невероятного, воспринимаемого как прорыв, о чём заговорит весь мир), либо договорённостей с «теми самыми», чтобы дали время развернуться. Журавлёв подчёркивает, что успех Маска может быть связан не столько с объективной революционностью его технологий, сколько с тем, что его деятельность была воспринята как нечто исключительное, меняющее правила игры. Его постоянные нестандартные шаги рассматриваются как часть продуманного маркетинга, способ привлечь внимание и выстоять в системе, где доминируют старые игроки. Со временем такие фигуры могут стать слишком большими, чтобы их легко убрать, но выбор для системы остаётся прежним: либо поглотить, либо терпеть. Изменить саму систему одиночке крайне сложно — организованная структура всегда сильнее. Впрочем, и «старые деньги» не вечны. Семьи угасают, состояния рушатся, как это произошло с Вандербильтами, некогда одной из богатейших семей Америки. Время — решающий фактор, особенно в мире финансов, где стоимость активов часто определяется историей и консенсусом, а не только реальной ценностью. Журавлёв проводит параллель с поздним Средневековьем: нищая Европа и богатая Византия. Даже после разграбления Константинополя, византийские капиталы, по его мнению, в итоге оказались у европейских финансистов (ломбардцев), демонстрируя преемственность финансовой власти. Время позволяет накопить то, что сразу взять невозможно.

Переходя к современной России и вопросу о стратегии для человека, желающего заложить основу для будущей династии, Журавлёв отмечает крайнюю сложность ситуации. Россия находится на переломе, и какой она будет через несколько лет — неясно. Если на Западе существуют элитные группы с вековой историей, то в России революция 1917 года и события 1991 года уничтожили преемственность. Нет таких старых, укоренившихся элит, с которыми было бы проще договориться, чем пытаться их «ограбить». Принцип «примыкай к самой сильной банде» здесь применить трудно, так как неясно, какая группа окажется сильнейшей в будущем. Структура власти может усложниться, как это было после смерти Сталина, когда неожиданно для многих на вершину власти поднялся Хрущёв.

Журавлёв вспоминает, как недооценил состояние здоровья Ельцина перед его отставкой в 1999 году, не поверив слухам о его уходе, так как психологически Ельцин казался человеком, не способным добровольно расстаться с властью. Оказалось, что болезнь изменила его. Это иллюстрирует непредсказуемость российской политики.

Текущая задача российской элиты, по мнению Журавлёва, — найти способ приватизировать свои позиции и распоряжаемые ими государственные богатства. Однако откровенная приватизация может вызвать недовольство не только общества, но и тех влиятельных лиц, кому не достанется доли, что делает ситуацию взрывоопасной и трудно предсказуемой даже для самих участников процесса.

Основная стратегия, по мнению Журавлёва, остаётся прежней: накапливать капитал, будь то финансовый или политический (связи, влияние). Финансовый капитал в крайнем случае можно на что-то обменять. Однако тактика — как именно это делать сейчас, когда непонятно, кто удержит позиции, — неясна из-за турбулентности. Простое встраивание в систему и постепенный карьерный рост, работавшие раньше, сейчас рискованны. В России, подчёркивает он, капитал сам по себе не создаёт силу без политической поддержки. Нужна «крыша». Только после долгого периода стабилизации капитал может стать сильнее власти. Касательно роли влиятельных фигур вроде братьев Ковальчуков, Журавлёв считает её значительной, но не решающей и сильно зависящей от текущих политических связей, которые могут измениться. Накопленный капитал, даже в виде золота, уязвим без силовой поддержки, которая может прийти даже от собственной охраны.

[Юрий Ковальчук — бизнесмен, главный акционер банка «Россия», один из ближайших соратников Владимира Путина ещё со времён кооператива «Озеро». Его называют «личным банкиром» президента. Он контролирует серьёзные активы, включая «Национальную медиа группу» с её крупными телеканалами и СМИ. Его влияние распространяется не только на финансы, но и на информационную политику, формирование общественного мнения.

Михаил Ковальчук — учёный, глава Курчатовского института, воздействует на науку, технологии и даже идеологию. Его идеи о «конвергентных технологиях» — объединении биологии, нанотехнологий, IT и когнитивных наук — и концепция «служебного человека» вызывают споры, ведь это про технологический контроль над обществом].

Несмотря на всю сложность и непредсказуемость момента, Журавлёв призывает сохранять трезвость ума. "Понимаете, самое страшное оружие — это здравый смысл," – говорит он. – "В России, а на Западе в ещё большей степени, происходит мифологизация общества. Мы всё время живём мифами... Человеку хочется знать всё, поэтому он не знает почти ничего."

Опасность силы мифов заключается в том, что они играют важную роль в современном обществе, создавая людям иллюзию знаний, упрощая сложные явления и давая чувство сопричастности к чему-то большему. Для многих эти мифы становятся удобной основой, создающей комфорт и безопасность, подобно старому любимому креслу: знакомому и предсказуемому. Люди предпочитают сохранять такие мифы, поскольку избавление от них — процесс болезненный, требующий переосмысления привычных представлений и подрывающий ощущение значимости от "великих тайных знаний".

Однако реальная опасность мифов заключается в их влиянии на принимаемые решения. Они порождают ложные ожидания и вызывают ошибочные действия, которые могут привести к катастрофическим последствиям. Журавлёв считает, что события в России 1991 и 1993 годов во многом связаны с тем, что в обществе сформировались мифы (например, новый "демократический миф"), не соответствующие реальной ситуации. Эти мифы позволили многим людям действовать, исходя из неправдивых или утопических представлений, что привело к массовому разочарованию и кризису.

Мифы препятствуют критическому мышлению. Истина часто неудобна и сложна, тогда как мифы привлекательны простотой и эмоциональностью. Здравый смысл, по сути, является той "кислотой", которая разъедает мифы, заставляя людей сталкиваться с реальностью, но людям редко комфортно жить без иллюзий. Вдохновлённые ложными представлениями, люди могут действовать опрометчиво. Использовать мифы при действии в обществе — это как бежать с завязанными глазами.

Единственным выходом для обычного человека, не специалиста, он видит апелляцию к здравому смыслу. "Вы много по дороге потеряете, потому что всё в мире объяснить здравым смыслом невозможно. Но зато то, что вы сможете объяснить, от вас уже не убежит. В отличие от мифа, который сегодня один, а завтра другой."

Журавлёв также затрагивает проблему демократии, указывая на важность компетенции: недостаточно иметь права, нужно уметь ими пользоваться. Простое наличие демократической структуры не приведет к успеху, если общество не готово ею пользоваться. Это напоминает ситуацию, когда человек садится за руль автомобиля, не умея водить: у него есть инструмент, но нет навыка. Реальная демократия требует не только прав, но и способности принимать осознанные решения.

Переходя к коммунистической теории и утопиям, Журавлёв отмечает, что она построена на идеалистическом допущении о человеке как об "ангеле", что далеко от реальности. "Теории социализма... построены не вокруг реальности, а вокруг мечты." Он ссылается на "Сны Веры Павловны" из романа Чернышевского «Что делать?» как на символ таких утопических мечтаний, лежащих в основе современных коммунистических взглядов. Мечтать необходимо, но нельзя забывать о разрыве между мечтой и реальностью. Из-за несовершенства человеческой натуры и неизменности фундаментальных законов природы, считает Журавлёв, коммунизм в обозримом будущем невозможен, и попытки его построить "завтра с утра" ни к чему хорошему не приведут. Он вспоминает веру ранних советских деятелей в возможность отмены даже законов природы, что показывает опасность отрыва от реальности. Эти утопии пытаются подогнать жизнь под мечту, вместо того чтобы создавать условия для реальных людей.

При этом честное левое движение, не обманывающее избирателей ради кресел, может быть полезным, но не стоит ждать от него изменения мира, вопреки известному тезису Маркса. Попытки строить политические или социальные системы, игнорирующие законы природы и общества, всегда обречены на провал. Коммунистические эксперименты это показали.

Общество развивается согласно своим внутренним законам, и элиты должны быть гибкими, чтобы учитывать это. Современные элиты часто стремятся к статичности, но мир меняется, и успешными оказываются те, кто способен адаптироваться. Стремление сохранить старые схемы в условиях новых вызовов неизбежно приводит к стагнации. Урок здесь прост: стабильность достигается не за счёт жёсткого контроля, а за счёт готовности меняться.

"Наша задача, — заключает Журавлёв, — не построить идеальное общество, а построить такое, в котором человек, какой он есть, мог бы принести максимальную пользу себе и окружающим. А вот с этим у нас проблемы, потому что это надо делать, а никто не хочет. Все хотят выдвигать великие теории — вот это плохо." Возникает проблема "мессий" и "инженеров": "Всё время у нас пророки и мессии. Мессий много, а с инженерами явная нехватка." Гораздо проще строить великие теории и обещать светлое будущее (особенно если сам в это не веришь), чем заниматься рутинной и тяжёлой работой над реальными решениями.

На замечание, что инженерами нужно работать, он отвечает: "Проще пророчествовать, особенно если ты не веришь в то, что говоришь. Если веришь — тогда плохо, тяжело и больно и для тебя лично плохо кончится. А если не веришь, неси что хочешь, сколько пророков мы таких знаем... Каждый найдёт таких пророков в своей жизни, конечно, обязательно."