Так начиналась алия 1968 1971

См. также:
תקומה - פרק 18 שלח את עמי- ישראל ויהדות בריהמ 1993-1948

בנימין נתניהו מתראין: "אני המחסום האמיתי לנסיגות לקווי 67" 13.7.2017 (Hebrew)

Эйхман в Москве

Заметка полностью. Форматирование не сохранено.

Полноценная история «охоты на Эйхмана», того, как усилия энтузиастов и мастерство израильских разведчиков позволили захватить в Буэнос-Айресе и тайно вывезти в Израиль одного из руководителей гитлеровского проекта по уничтожению евреев, стала возможной только после того, как участники захвата либо умерли, либо ушли в отставку – и, значит, смогли рассказать репортеру у событиях, которые до этого были секретными. Большая часть подробностей была известна и полвека назад – первая книга об операции вышла за три недели до начала процесса, меньше чем через год после того как Эйхман был перехвачен, когда шёл с автобуса домой, помещён в подвал дома в Буэнос-Айресе и вывезен, под воздействием сильнодействующих лекарств, на самолете Эль Аль, который, якобы, прилетал в столицу Аргентины, чтобы привезти официальную делегацию. В "Охоте на Эйхмана" Нила Баскомба нет ничего, кроме захватывающих детективных подробностей, но криминальная драма может быть поводом подумать о чем-то более серьезном.

У нас в России есть распространённое сожаление – о том, что не было «русского Нюрнберга», процесса, по итогам которого были бы осуждены преступления коммунистического режима времён Сталина. Я слышал эти сожаления до «процесса КПСС» в начале 1990-х, который не удовлетворил никакую из сторон и не тронул широкие массы. К этому моменту завершилось «возвращение имён» в конце 1980-х, которое не столько рассказало правду – к этому моменту, после «оттепели» 60-х, после выхода «Большого террора» в 1968-ом и «Архипелага ГУЛаг» в 1973-ем, все желающие знать масштаб, его знали – сколько, добавив тысячи человеческих подробностей, сделало судьбы множества людей частью истории в популярном восприятии. Процесс Компартии ничего не добавил, а усиливающийся экономический кризис уменьшил массовый интерес к истории. Возможно, правильно сожалеть, что у нас не было не столько Нюрнберга, сколько «процесса Эйхмана». Как раз этот процесс породил ключевые дискуссии середины ХХ века и, среди прочего, дискуссии вокруг книги Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме: Отчёт о банальности зла», одного из важнейших философских текстов нашего времени.

Ниже есть продолжение.

2.

То, чем теперь известна книга Арендт, подзаголовок – «отчёт о банальности зла» - не так интересен, как все остальное в этой книге. Я помню, что удивился, когда недавний политэмигрант использовал этот термин по отношению к сотрудникам Следственного комитета, которые допрашивали его как свидетеля по «третьему делу ЮКОСа». С одной стороны, это было аналитически точно – он говорил о том, насколько сильно человек, ставший за десятилетие работы над «делом Ходорковского» из капитана генералом, воспринимает себя как бездумный винтик в каком-то большом деле, старается делать свою работу, работу винтика, хорошо и нисколько не задумывается о своей личной моральной ответственности за то, что делает. С другой, мне требуется изрядное усилие, чтобы поставить в одну строку винтики гитлеровской администрации и винтики нашей. Концепция Арендт не сводится к подзаголовку ее книги. Эйхман написал три книги мемуаров, до и после ареста, пытаясь объясниться и оправдаться и банальность его зла состоит из, как минимум, двух важных элементов. Из «банальности», потому что Эйхман старателен, аморален и глуп, что в жизни, что в собственных мемуарах и «зла», потому что его процесс ничего бы не стоил и не стал бы важной вехой ХХ века, если бы подсудимый не был участником чудовищного зла.

Из «русских Эйхманов», технических организаторов убийств и депортаций в 1920-50е, одни - Ежов, Ягода, Берия, Абакумов, Гоглидзе, братья Кобуловы - были осуждены и казнены, кто за что, другие – Мехлис, Вышинский, Серов, Игнатьев – умерли в своей постели после десятилетий на госслужбе. В смысле физического представления, которым стал бы суд над кем-то из этих персонажей, сходство с процессом Эйхмана было бы значительным. Нас, как зрителей суда над Эйхмана, удивляло бы и смущало несоответствие двух масштабов: мелкости подсудимого, не могущего артикулировать ничего, кроме своих мелких карьерных целей, в погоне за которыми он участвовал в совершении преступлений и размеров последствий этих преступлений – убитых людей и разрушенных жизней. То есть то, что было начальной точкой для Арендт, вот это несоответствие масштабов причиненного зла и персонажей, из действий которых складывалось это зло, нашлось бы и в случае «Эйхмана в Москве». Все остальное, однако, было бы другим.

3.

Принципиальное отличие, делающее историю Холокоста более простой, чем история сталинского террора, состоит в том, что в трагедии евреев очень чётко определена одна из сторон, сторона жертвы. Систематическому террору в гитлеровском Рейхе подвергались многие группы – и цыгане, и гомосексуалисты, и инвалиды, и советские работники. Трагедия евреев чудовищна своим масштабом и жесткостью, и именно масштаб позволяет увидеть мелкие детали её механики. В частности, то, что евреи были именно не стороной конфликта, а беззащитной жертвой. Арендт в своей книге посвящает много страниц роли еврейских лидеров и организаций в гибели миллионов европейских евреев – по её мнению, без их помощи в организации депортаций и убийств жертв могло бы быть намного меньше. Желая договориться с убийцами хоть о чем-то, они помогли построить конвейер, на котором еврейские семьи сначала лишались собственности, а потом жизни. Некоторые, хотя и немногие из них, спаслись – и не случайно книга Арендт, один из важнейших текстов ХХ века, вызывала волну критических книг и выступлений и не издавалась в Израиле почти тридцать лет. Вопросы об ответственности еврейских лидеров за трагический исход – не единственное место у Арендт, породившее ожесточенную дискуссию, но, пожалуй, самые болезненные. Ироничный, почти колумнистский тон – там, где должен был бы быть тон самый пафосный – только усилил провокативность тезисов.

Тем не менее, даже Арендт, которую проклинали за саму постановку вопроса о частичной ответственности еврейских лидеров за гибель людей во время Холокоста, считает всех без исключения евреев жертвами. Члены «Юденрата» и еврейской полиции, сотрудники лагерей уничтожения из числа наиболее сильных и здоровых евреев отступили от моральных и человеческих принципов под угрозой смертельной опасности, в ситуации, которая является проверкой моральных принципов в песнях или кино, но не в жизни. Поведение человека в такой ситуации мало говорит о том, какова его моральная крепость в ситуации обычной, неэкзистенциальной. По большому счёту все они – даже те ничтожные единицы, которые спаслись ценой сотрудничества с убийцами – жертвы.

В сталинских репрессиях такого ясного деления нет. Жертвы, даже прямые, то есть два миллиона казненных и несколько миллионов арестованных или переселённых, не укладываются в какую-то единую категорию. Конечно, отдельные социальные или этнические группы – дворяне, зажиточные крестьяне, чеченцы, немцы, крымские татары, западные украинцы, прибалты, жители Петербурга – пострадали сильнее или даже были объектом целенаправленных репрессий. Тем не менее, линии раздела никогда не проходили так чётко и жестко и сама по себе принадлежность к группе, вне других обстоятельств, не приводила, как в случае евреев в Третьем Рейхе, к почти гарантированному уничтожению. То есть масштаб трагедии так же велик, детали – бессмысленные и жестокие убийства великих учёных и маленьких детей – так же невыносимы, но чтобы трагедию увидеть, а детали понять нужны какие-то более совершенные линзы.

Отсутствие четких линий раздела привело к тому, что сталинские репрессии невозможно свести к таким простым формулам как, например, бен-гурионовская версия Холокоста как последнего и высшего проявления исторического, складывавшегося на протяжении столетий европейского антисемитизма. Простые формулы возникают сами собой как способ преодоления травматического опыта. Так появилась в 1950-е формула сталинских репрессий как побочного, необходимого эффекта определенной экономической политики. Это абсурдное, никак не согласующееся ни с экономической логикой, ни с историческими фактами объяснение живёт не только в популярном сознании. Есть целый ряд историков, построивших успешную – в плане тиражей и позиций – карьеру на тезисе «необходимости Сталина». Понятно, какой когнитивный диссонанс вызывает мысль о том, что родственники, знакомые или соседи погибли из-за чьего-то желания захватить и удержать власть. Куда комфортнее думать, что смерти и страдания были частью или следствием какого-то грандиозного проекта или замысла. Отсюда миф о больших экономических достижениях в годы правления Сталина, отсюда мифическая «цитата из Черчилля» про соху и бомбу и т.п. Точно также репрессии против чеченцев, ингушей, татар комфортно объясняются военной логикой – здесь, впрочем, есть хотя бы некоторая поверхностная историчность; репрессии так оправдывались во время проведения.

4.

Принципиальная разница между Эйхманом в Иерусалиме и «винтиком Сталина» в Москве – возможность провести границу «свой-чужой». Как бы ни был последователен человек, убежденный в преступности Сталина, он не может отказаться от логики, в которой Сталин – свой. Президент Путин на протяжении двух десятилетий последовательно выступал с заявлениями и репликами, осуждающими Сталина и его приспешников и подчеркивающими ущерб, нанесённый стране, безусловным патриотом которой он является. Его публичные выступления и конкретные действия не оставляют простора для интерпретаций – они все антисталинские, причем антисталинские с самых ортодоксально патриотических позиций. И при том, что слова и поступки президента на протяжении почти двадцати лет были однозначно антисталинскими, оказалось возможным интерпретация его линии в качестве именно «просталинской». Это доходит до абсурда: президент Путин последовательно, раз за разом, говорит про то, что преступлениям Сталина нет оправдания и открывает мемориалы его жертвам и, тем не менее, есть люди, которые считают его тайным адептом Сталина и, вопреки всем словам и поступкам, проводником политики реабилитации Сталина и сталинизма. Причина состоит в навязывании, по разным причинам, линии раздела «свой-чужой», в которой Сталин оказывается «своим», а вся критика сталинизма – просто гарниром к тезису о том, что Сталин – свой.

Таким образом, суд над Эйхманом в Иерусалиме был прост для понимания, потому что в нем подсудимый был «чужим» для жертв. Он был «чужим» и для судей, но это в данном случае не так важно. Нюрнбергский процесс до известной степени тоже обладал этим свойством: во-первых, основные обвинения были со стороны тех, для кого гитлеровские лидеры были «чужими»: более серьезными обвинениями считались «преступления против мира» и «преступления против человечности», а не убийство людей. Нюрнбергский трибунал провел некоторую фактическую границу в приговорах: повешены были те, кто, среди прочего, нёс непосредственную ответственность за убийства мирных людей; Риббентроп был исключением, подтверждающее общее правило. (На гипотетическом «русском Нюрнберге» на эшафот отправились бы Молотов, Микоян, Каганович – те, чьи подписи стояли на «расстрельных списках» Большого террора; Ежов, Эйхе, Рудзутак, Косиор так и отправились, не гипотетически, а непосредственно.) Во время и после Нюрнберга ожесточенная полемика развернулась вокруг несправедливости «суда победителей», при котором у «проигравших» нет гарантий полноценной соревновательность обвинения и защиты. Но это было как раз примером бессмысленной схоластики: суд практически всегда опирается на то, что у одной из сторон есть «физическое преимущество» - без этого большинство процессов, даже уголовных, было бы невозможно. Более важно, что суд, проводимый странами-победителями, автоматически обозначал раздел «свой-чужой», с «чужими» на скамье подсудимых. Неслучайно, что мелкие процессы, которые следовали за Нюрнбергом – например, руководство концлагерей в Польше и Чехословакии передали для суда на места – завершились куда более жесткими приговорами, чем аналогичные процессы в собственно Германии. За то, за что «чужих» в Восточной Европе повесили, «свои» в Германии получили небольшие, за редким исключением, тюремные сроки.

Из этого следует два простых вывода. Чтобы «русский Нюрнберг» состоялся, было необходимо, чтобы Сталин и Ко, стали, в общественном восприятии, «чужими». Не обсуждая вопрос о том, в какой степени они действительно были этими чужими – по факту, их интересы никак не совпадали с интересами граждан, которых они подчинили и которых эксплуатировали, можно определённо сказать, что в общественном восприятии этими чужими они не стали. То есть шансов и не было. Второй вывод состоит в том, что «популярность Сталина» и происходит из того, что сказать «я люблю Сталина», как бы это дико не звучало для нормального человека, имеет смысл как заявление «я за своих». Это не имеет отношения к тонкому различению «свой-чужой» по линии «нормальный человек-преступник», а только к самому примитивному «русский-нерусский». Сталин или Гитлер или другой аналогичный доморощенный диктатор автоматически является «своим» и никакие преступления сделать его «чужим» не могут. Если дискурс недостаточно глубок, чтобы рассматривать тонкости и все сводится к заявлениям «я -свой» и раскладыванию всех явлений в два отделения, «свой» и «чужой», отечественные преступники никогда не будут окончательно осуждены в глазах общественного мнения.

5.

Одна из тех вещей, которую мы в XXI веке понимаем лучше, чем те, кто писал пятьдесят лет назад – это роль языка. Или, точнее, к настоящему времени накоплен гораздо больший массив примеров, каждый состоящий из обстоятельств, словаря и субъектов со своими целями и особенностями словоупотребления. 2016 год, избирательная кампания Дональда Трампа в США, сделала проблемы, связывающие язык, слова и чувства избирателей темой публичного обсуждения. Неспособность демократов понять (перевести на свой язык) то, насколько слова Трампа отвечают чувствам избирателей обманула их дважды. Вначале в ходе избирательной кампании, когда, переводя на свой язык слова Трампа, они получали неприличную чепуху, которая не могла понравиться медианному избирателю. Потом в ходе аутопсии кампании, которая не прибавляет понимания того, что произошло. Очевидно было, что Трамп – политик, для которого как никогда важен личный комфорт при выборе слов – другие политики в демократических странах больше заботятся о комфорте для слушателей, а не для себя. Что было непонятно, насколько этот комфорт лично для говорящего оказался нужен тем, кто наблюдал это шоу.

Риторика Молотова, председателя Совета министров и министра иностранных дел, в отношении Польши, частично оккупированной советскими войсками в 1940 году – показательный пример. «Искусственное порождение Версальского договора». В 2014 году эта речь всплыла в сравнении с выступлениями российского руководства по отношению к Украине. Ключевой элемент этой риторики – непризнание, на уровне языка, самого факта существования независимого государства. Поскольку в обоих случаях выступающий обращается к своей, согласной и зависимой аудитории, это непризнание – не инструмент воздействия с целью убедить слушателей в несуществовании, а естественный элемент поддержания собственного комфорта. В обоих случаях комфорт не является чисто политическим, у него есть и бытовая, личная компонента – в обоих случаях они говорят, в настоящем времени, о том, что было статус кво в их детстве и юности. (К 1940 году Польша была отдельной от России страной чуть больше 20 лет; примерно столько же к 2014 году бела независимой Украина.)

Арендт говорит про то, что «немецкое общество, состоявшее из восьмидесяти миллионов человек, так же было защищено от реальности и фактов теми же самыми средствами, тем же самообманом, ложью и глупостью, которые стали сутью его, Эйхмана, менталитета». В Будапеште в 1944 году, договариваясь с назначенными немцами же руководителями еврейской общины о процедурах уничтожения евреев, Эйхман говорит «Завтра мы с вами снова будем противниками на поле брани». Это - эффективная переговорная тактика, потому что помогает дрожащим о страха собеседникам почувствовать себя реальными участниками каких-то реальных переговоров. Но это и преодоление, пусть глупое, собственного когнитивного диссонанса – ты, как будто, не убиваешь невинных людей, а участвуешь в борьбе с каким-то противниками, как будто обладающими какими-то силами и правами. Так русские Эйхманы боролись с «идеологическими врагами», потому что без чувства, что тебе противостоит какой-то враг, слишком тяжело было бы убивать женщин и детей.

Не опираясь, возможно, на книгу Арендт – хотя хронологически он мог быть с ней или с отголосками дискуссии знаком – Солженицын разобрал этот феномен в «Раковом корпусе». У Павла Русанова, малограмотного и ограниченого советского работника, мелкого начальника, «неправильные» слова вызывают физическую боль. Это относится к передовицам газет, в которых стремительно, в историческом времени, меняется отношение к Сталину. Это относится к его собственным воспоминаниям – принципиально важно, как в этих воспоминаниях называются те, кого оно оговорил, чтобы получить какое-то продвижение по службе или, что ли, квартиру. Он боится возвращения репрессированных из ссылки, потому что это приводит к тому, что поступки, оправданные и официальным языком, и языком общения на уровне того круга, в котором Русанов обращается, называются теперь по другому. «Предательство», «донос», «ложь», «кража», «убийство» оказываются адекватным описанием поступков – то есть, для этого конкретного индивида, предателя, доносчика, лжеца и вора становятся реальными, произошедшими от того, что произнесены и именно с этого момента.

6.

Сложность с языком, на котором обсуждается происходящее, касается не только объектов нашего обсуждения. Мне самому тяжело читать о Холокосте и мозг буквально заставляет переходить на какое-то скольжение по тексту, по лицам. И все же, читая книгу Арендт – вовсе не документальную историю Холокоста, а философское эссе о природе зла, структуре власти, свойствах языках – и все же, отрываясь от страниц, я смотрю на детей, играющих на юрмальском пляже и меня охватывает ужас. Такие же маленькие дети, ничего не понимая, быть может, кроме ужаса, в котором пребывали их родители, отправлялись вагонами на смерть. Когда я думаю об этом, я утрачиваю способность думать о чём-то другом. Чтобы прочитать и написать о прочитанном, историку нужно вырваться из этого, остраниться – просто чтобы подумать и правильно подобрать слова. Однако в тот момент, когда я совершу этот акт, без которого невозможно осмысление, я уже поддамся власти языка и эволюционного желания не думать о смерти, сделав шаг вслед за Эйхманом.

В моем личном случае это может быть просто неспособностью выполнить профессиональную работу историка. В другом контексте Борис Успенский указал, что предметом исторического исследования является, по определению, «отчуждаемое прошлое»: «прошлое стало предметом исторического рассмотрения, оно должно быть осмыслено именно как прошлое, т. е. отчужденно от настоящего и отнесено к другому временному плану (к другой действительности).» Для Успенского история «отчуждается», делается сейчас, в тот момент когда мы выбираем значимые события из многообразного прошлого. Здесь без «отчуждения» невозможно относится к историческому факту, потому что задача – не установить факт, а оценить его или, хотя бы, как в задаче у Ханны Арендт, оценить методы оценки исторических фактов обществом.

Защитная функция используемых слов проявляется во всем. Мне она видится даже в использовании слова «расстрел», когда мы говорим о сталинских репрессиях. «Расстрел» - это что-то хоть в каком-то смысле красивое, сцена из биографии Мюрата или фильма «Овод». Толстой в сцене расстрела патриотов, которую наблюдает Пьер Безухов, делает все возможное, чтобы сделать это грязным и омерзительным, и все равно получается не то. Если бы «Войну и мир» снял не Бондарчук, а Герман, может быть, Толстому бы больше понравилось… Но даже самый реалистичный, отвратительный расстрел – это не то, что было с жертвами Большого террора, сотнями тысяч человек, убитыми в течение полутора лет в 1937-38 годах. Безжизненные, отупевшие от голода и мучений тела подтаскивают к палачу, он стреляет из револьвера в затылок и тело сбрасывают в ров. Это такая жуткая картина, что, я уверен, среди «поклонников Сталина» есть много тех, у кого «поклонничество» - это форма защиты от видений из урочища Сандормох. Нормальные же люди прячут эту грязь и боль под словом «расстрел», но все равно прячут. Ирония состоит в том, что, согласно этой теории самыми чувствительными оказываются те самые тупые животные, которые пытаются прикрыть мемориалы – что на Соловках, что в Сандормохе, что в Перме – так и что ж, страх, может, они и чувствуют первыми.

Когда разбираешь риторику и страх, имеешь дело как будто с какой-то бесконечной луковицей. Я сам десять лет пишу про то, как пагубна и разрушительна тяга российского политического руководства к милитаризации. «Гонка вооружений», сирийская авантюра, неуклюжее вмешательство в украинские дела – это только часть тех потерь, материальных и моральных, которые несёт страна. Стандартные объяснения выглядят очень убедительно: военная и квазивоенная риторика («Россия в кольце врагов») помогают удерживать власть, военные расходы служат обогащению небольшой части элиты, а военизация принятия решения делает мирную смену курса практически невозможной. Но если от этих стандартных, правильных объяснений отвлечься, то, быть может, истерическая военизация – следствие борьбы со страхом новой оккупации? Двадцать, а в последние годы и тридцать миллионов жертв войны настолько навязли в устах пропагандистов, что их просто не слышишь, но это же не значит, что их не было? Пропагандист выдает их скороговоркой, требуя, чтобы слушатель, автоматически проникаясь симпатией, безоговорочно верил то, что они пытаются продать, используя эту симпатию. Неслучайно любая попытка притормозить эту скороговорку, раскрыть ее смысл – не опровергнуть, а только развернуть – вызывает сопротивление, а то и бешенство. Тот, кто читал книги Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич, легко себе представит ее центральным автором для патриотически, милитаристски настроенной публики. Книга, которая ее прославила, «У войны не женское лицо» - это и есть «двадцать миллионов жертв», просто в более сильном разрешении. Консерваторы от советской идеологии оценили ее выше нынешних новоконсерваторов типа Максима Соколова – для тех война была настоящей болью, а не набором удобных штампов. Но даже и штампы, из которых современный пропагандист клеит очередную колонку – это свидетельство реальности имеющейся травмы; без неё колонки не имели бы читателей, а авторы – поклонников. В какой степени наш милитаризм – результат иррационального, но имеющего реальные корни страха?

7.

Курьезной чертой советской эпохи и коммунистической идеологии советской эпохи является то, что они не оставили никаких центральных, значимых текстов, вокруг которых складывался бы дискурс в постсоветское время. Из двадцать первого века интеллектуально значимыми представляются либо художественные произведения (например, «Архипелаг ГУЛаг»), либо «документы эпохи» (стенограмма Вигдоровой), либо тексты и эссе противников советской власти («Размышления о сосуществовании и прогрессе», «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», письмо Турчина-Медведева-Сахарова). Даже если речь идёт об откровенно неполитическом, но значимом произведении («Прогулки с Пушкиным», «Картезианские размышления», среди множества возможных примеров), то автор всегда если не представитель контркультуры как Бахтин или периферийный сотрудник официальных организаций как Гуревич, то уж точно не представитель хоть сколько-то высокого уровня официальной иерархии. Если в естественных науках среди руководства встречались ученые высокого – или, чаще, «потенциально высокого» уровня, то за пределами естественных наук – определённо нет. В итоге интеллектуального наследия тех, кто определял идеологию и вершил судьбы гуманитариев, попросту нет. Из советского руководства если кто и оставил личные мемуары, то откровенно убогие. Даже их референты и помощники – те, кто в других странах и эпохах были бы «властителями дум» либо во время работы (Шлезингер), либо после (скажем, биограф Черчилля Дженкинс), оставили мемуары, интересные лишь фактурой.

То есть тут впору говорить про «банальность без зла» и тогда получается, что Арендт, разглядев убожество Эйхмана, пропустила всё важное. Если «банальность без зла» так распространена, то зло Эйхмана, без которого ни он сам, ни его процесс и его осмысление не представляли бы никакого интереса, оказывается полностью ортогональным его убожеству. Эйхман тогда просто пример человека, который, несмотря на своё убожество, оказался важным винтиком в машине зла. При этом ни правило «винтиками в машине зла являются только убожества», ни правило «когда убожества являются винтиками, происходит зло» не доказаны. Я подозреваю, что если членов коммунистического руководства за всю историю советской власти отранжировать по интеллектуальным, да и любым способностям, то зависимость будет обратной. «Элита» 1970-80х окажется наименее интересной – от неё не осталось и тени интеллектуального продукта – и при этом, конечно, наиболее безобидной. Называть их «злом» было бы обесцениванием зла.

Текущая мелодрама вокруг диссертации министра культуры, а в прошлом депутата Госдумы Мединского – лишь типичный пример. С Эйхманом его объединяет убожество, а разъединяет то, что Мединский не имеет отношения ни к какому «злу». Его диссертации – пограничный случай между фальсификацией научной степени (то, за чем было поймано изрядное число министров и депутатов) и плохой наукой, за которую никого не ловят. Стандартное наказание за производство плохой науки приходит само собой – никто не воспринимает труды плохих учёных всерьёз и они никак ни на чем не сказываются. В чисто научном смысле все и так справедливо – никто из историков не воспринимает «труды» Мединского всерьёз; аргументы его защитников – тех, кто выступают против лишения его степеней – сводятся к тому, что (а) каждый имеет право заниматься считать себя ученым и (б) каждый имеет право на своё мнение. С чем не поспоришь, хотя для полной чистоты этих аргументов было бы здорово иметь тексты, не сляпанные из чужих посредством подстановки других эпох и имён.

Что делает «случай Мединского» примером «банальности без зла» - его собственные настойчивые заявления о том, что как же он может анализировать русскую историю кроме как с про-русских позиций. Не понимая, очевидно, что сама эта декларируемая необходимость что-то анализировать «с национальных позиций» дисквалицифирует его как историка и показывает незнакомство с базовыми научными принципами. Тем не менее то самое, что ярко демонстрирует профессиональную непригодность, оказывается крайне выгодным в карьерном плане, потому что чётко демонстрирует выбор в дихотомии «свой-чужой». Что хорошо в случае Мединского – его принадлежность к «своим» следует из его деклараций, а не просто по факту плохого качества его работ. Идея о том, что для того, чтобы продвигаться в российской научной и политической иерархии, нужно, необходимо производить работы плохого качества, распространена, но на мой взгляд, эмпирически неверна. При прочих равных, для карьеры лучше иметь хорошую диссертацию, чем плохую – тем не менее, правильная принадлежность к «своим» настолько важна, что извиняет любые потери в качестве.


8.

Арендт, в той части в которой она оспаривает основания, на которых трибунал осудил Эйхмана на смерть, чрезмерно компенсирует естественное желание считать вину Эйхмана, высокопоставленного сотрудника СС, доказанной ещё до суда. Фактически, она опирается на тезис о том, что вина подсудимого, обвиняемого в чудовищных преступлениях, должна быть доказана с пропорционально большей убедительностью, чем если бы он обвинялся просто в убийстве. Для того, чтобы повесить Эйхмана, не нужно было доказывать, что именно он решал вопрос о жизни и смерти евреев Вены и Будапешта; вполне было достаточно подписи под документами, отправляющими один вагон. Точно так же, чтобы повесить генерала Серова, если бы над ним состоялся суд, не нужно было бы заслушивать показания о гибели тысяч чеченских и ингушских переселенцев в дороге и в месте ссылки, где их зимой выбросили в чистое поле. Достаточно было бы подтвержденной свидетелями смерти одного ребёнка и технических приказов, обеспечивающих какие-то аспекты депортации, за подписью генерала. То есть использования ровно того стандарта, который использовал бы уголовный суд, рассматривая мотив (продвижение по службе) и орудия преступления. Тот факт, что этот стандарт, приложенный к поступкам, совершенным в ходе Холокоста или любых массовых репрессий, привёл бы к десяткам тысячам обвинительных приговоров – и это было бы, скажем, политически и экономически неэффективно – никак не является основанием считать каждый отдельный приговор несправедливым. Если бы все советские работники, участвовавшие в сталинских репрессиях на минимально ответственном уровне, были бы расстреляны, это было бы плохо для страны – и потому не должно было состояться (и не состоялось), но каждый из расстрелянных при этом получил бы по заслугам.

9.

Хорошо известно, что советское правительство сопротивлялось, до известной степени распространению информации о Холокосте в нашей стране, при том, что значительная часть убийств пришлась именно на оккупированные территории СССР. Если же рассматривать территорию «в границах Российской империи», так и подавляющее большинство зверств пришлось на эту территорию. С одной стороны, нельзя сказать, что запрет был полным – в художественных произведениях террор против евреев упоминался, а «Бабий Яр» Евтушенко был опубликован. С другой – на редких памятниках жертвам фашистов среди мирного населения евреи специально не упоминались, даже если речь шла о массовых убийствах на территории современной Украины и Белоруссии, одном из самых масштабных и жестоких эпизодов Холокоста, книги и исторические исследования Холокоста не разрешались, мемориальные мероприятия, даже совершенно частные, не поощрялись.

Официальным прикрытием политики замалчивания был интернационализм – все народы пострадали от фашистов, а все народы выделять не хотелось. Если отдельно отмечать, скажем, евреев (это могло бы быть оправдано тем, что немцы явным образом уничтожали евреев), то было бы естественно отмечать украинцев, которых, в абсолютных числах, погибло больше. Но проводить на Украине, где до начала 1950-х шла, фактически, гражданская война, деление на русских и украинцев, пусть и среди жертв фашистов, было контрпродуктивно. Решение национальных проблем с помощью подавления всего национального в СССР было, в конечном итоге, плохим (нерешённость этих проблем, наложившаяся на тяжёлый экономический кризис, привела к распаду страны), но, во всяком случае, это было каким-то решением. Иными словами, «интернационализм» не был чистой воды прикрытием для антисемитизма, которого в СССР было немало. Опять все та же бесконечная луковица, у которой, отшелушивая очередной слой, не знаешь, стал ты ближе к окончательному пониманию или нет.

http://ksonin.livejournal.com/645415.html

Как правильно вести диалог с будущим?

Заметка полностью. Форматирование не сохранено.

Что делать, если кажется, что нашу жизнь контролируем не мы, а новостная повестка? Как жить в эпоху постоянных перемен? ZIMA поговорила с профессором, заведующим Международной лабораторией позитивной психологии личности и мотивации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Дмитрием Леонтьевым. Узнали о том, можно ли избавиться от тревоги перед будущим, зачем люди ходят к гадалке и что выбирать — неизменное или неизвестное.

Ниже есть продолжение.

Люди, которые годами жили стабильной и распланированной жизнью в Европе, в США или в России, сегодня оказались в ситуации полнейшей неопределенности. Непонятно, что будет дальше: насколько свободно владельцы европейских паспортов смогут жить в Великобритании? Что будет с мусульманами в США? Что будет происходить в России? Как жить в состоянии такой непрестанной тревоги перед будущим? Что говорит наука?

Наука считает такое состояние закономерным и естественным. Это скорее определенность, которая ей предшествовала, была искусственной и случайной. Сейчас весь мир пришел в состояние турбулентности, а уверенность в завтрашнем дне может быть только там, где нет будущего, — как это было в Советском Союзе.

У человека, действительно, есть потребность в устойчивой и стабильной картине мира из-за необходимости планировать свои действия, потому что, в отличие от других живых существ, у нас есть перспектива и будущее. Это и важная характеристика личностного развития: люди, которые устроены достаточно примитивно, живут сегодняшним днем и не склонны думать о будущем. 300 лет назад Джон Локк объяснял, почему некоторые делают выбор, о котором позже приходится жалеть: представить себе удовольствие, которое они быстро получат, поддавшись соблазну, легче, чем более отдаленные последствия своих действий и расплату.

Наше отношения с будущим — важная научная проблема, поле для многочисленных исследований. Вспомним феномен отсрочки удовлетворения Уолтера Мишела (автора «зефирного эксперимента», в ходе которого детям предлагали один зефир сразу или два, если они смогут побороть соблазн и не съедят первый, — прим.ред.). Он был открыт еще в 1960-е годы, но о нем начали опять говорить в последние годы, когда с участниками эксперимента встретились повторно. Оказалось, что способность к отсрочке удовлетворения сильнейшим образом предсказывает дальнейший жизненный успех.

Какова вообще человеческая психология взаимодействия с будущим?

Есть три стратегии: планирование, прогнозирование и диалог с будущим.

Когда мы планируем, то ставим цель, прокладываем к ней траекторию, двигаясь вперед и пытаясь сформировать мир в соответствии со своими желаниями и целями. Часто планы удается реализовать, и это создает иллюзию полного контроля над жизнью, но в какой-то момент все наши планы могут разрушиться.

Когда мы ставим цель и смотрим на будущее через призму наших целей, мы видим только то, что находится в рамках нашего проекта и не видим других вариантов. В этом слабость этой стратегии, которую можно выразить восточной мудростью: «Если ты чего-то очень хочешь, ты этого добьешься. И больше ничего». Слишком четкое планирование делает нас слепыми к тому, что находится в стороне.

Второй способ — это прогнозирование, попытка угадать, что будет дальше, позиция «от меня ничего не зависит, но я должен знать, что будет». В этом случае я иду к гадалке или к астрологу. «Торговля определенностью» — это очень крупная индустрия, в которой крутятся большие деньги.

Вы не думаете, что любовь к гадалкам, натальным числам, каббале, сайентологии, распространенные среди государственных чиновников и крупных бизнесменов, — это сугубо российская особенность?

Нет, это общемировая тенденция. Если в России доминируют откровенно иррациональные практики, то на Западе большей популярностью пользуются квазирациональные экспертные прогнозы. Но на самом деле степень рациональной обоснованности экспертных прогнозов зачастую не превышает гадание на магическом шаре.

Однако даже неточные предсказания хороши тем, что имеют психотерапевтический эффект. Если у человека есть четкая картина будущего, он чувствует себя спокойнее. Там, где есть будущее, всегда есть и тревога. Гадая на кофейной гуще, мы получаем не знание о будущем, а внутреннее спокойствие, которое тоже стоит денег.

А в чем состоит третья стратегия?

Третья адекватная стратегия в условиях неопределенности — это диалог с будущим. Планирование и прогноз разумны, но ограничены и относительны. Нельзя на них делать ставку. Они полезны как вспомогательные инструменты, но ничего не гарантируют, и от них важно уметь вовремя отказаться.

Известная книга экономиста Нассима Талеба «Черный лебедь» как раз о том, насколько люди оказываются наивны, пытаясь предсказать будущее на основе экстраполяции настоящего. Ведь то, что произойдет в будущем, сильнее всего определяется теми факторами, которые сейчас предсказать невозможно. Поэтому самое главное — быть готовым к некоторой неопределенности, непредсказуемости и пребывать с будущим в диалоге. Мы должны живо реагировать на происходящее и корректировать свои планы, не допуская того, чтобы они делали нас слепыми к изменениям.

Каков горизонт планирования у человека, который находится в нормальном, психологически стабильном состоянии?

У всех разный. Американский психолог Сальваторе Мадди когда-то построил модель так называемой экзистенциальной дилеммы. Он ввел представление о том, что любой наш существенный жизненный выбор в критических ситуациях — это всегда выбор между неизменностью или неизвестностью. Или мы выбираем статус-кво — то, что мы уже знаем, или мы выбираем что-то, чего еще нет. Выбирая неизвестность, я обрекаю себя на тревогу, потому что тревога — это сигнал о неопределенности будущего. Выбирая неизменность, я обрекаю себя на вину за нереализованные возможности.

И то и другое плохо, в любом случае я получаю ту или иную порцию негатива. Однако эти два выбора не совсем симметричны: выбор неизвестности повышает наши возможности найти смысл (главная наша задача и потребность), а выбор неизменности эти возможности сужает.

У Мадди не было экспериментальных подтверждений, но мы с моей бывшей аспиранткой Еленой Мандриковой (Овчинниковой) построили исследование, в котором нам удалось успешно подтвердить его модель. Мы попросили студентов первого курса принять участие в эксперименте. К ним пришел преподаватель семинара и предложил разделиться и разойтись по двум аудиториям: первая группа, как и неделю назад, будет заполнять психологические тесты, а вторая группа получит указания уже в аудитории. А дальше в этих аудиториях они делают одно и то же: сначала их просят аргументировать, почему они здесь оказались, а потом заполнить личностные тесты. У нас оказалось три группы: 20% студентов целенаправленно выбрали неизвестность, 20% неизменность и 60% оказались в обеих аудиториях случайно.

Дальше мы сравнивали эти группы между собой. Выбравшие неизвестность по всем существенным личностным параметрам оказались значительно выше представителей двух других групп (по автономии, оптимизму, осмысленности жизни, жизнестойкости, толерантности к неопределенности, по самоэффективности). По сути дела, готовые «идти туда, не знаю куда» оказались «личностной элитой». Однако горизонт планирования у них был коротким.

Максимальной временной перспективой отличалась группа, выбирающая неизменность, — те, кто выбрал прошлое. У тех, кто оказались в обеих аудиториях случайно, горизонт планирования был совсем коротким.

Объяснение результатов эксперимента оказалось довольно очевидными. Чтобы планировать надолго, на десятилетия, нужно быть уверенным, что ничего в этой жизни не изменится: что мое будущее будет воспроизводить мое настоящее, а я буду игнорировать всю изменчивость и непредсказуемость мира. А люди, которые выбирают неизменность, признают реальную невозможность ставить цели и планировать на срок дольше двух лет.

Мне казалось, что такой короткий горизонт планирования — это исключительно российская черта.

Нет, совсем необязательно. В России сейчас возник парадокс, связанный с иллюзией контроля. Отрицание неопределенности и неизвестности на уровне политического руководства и попытка представить все как максимально стабильное и устойчивое приводит, наоборот, к максимальной нестабильности и непредсказуемости, потому что механизмы изменений игнорируются. В России зачастую делают вид, что раньше все было прекрасно, а дальше будет так же хорошо. Это приводит к тому, что мы совершенно не знаем, какая у нас будет страна через год. В тех мировоззренческих системах, которые признают изменения, уделяют внимание их механизмам.

Потому что жить в эпоху перемен — большой стресс.

Конечно. Профессор Сальваторе Мадди изучал совокупность личностных характеристик под названием «жизнестойкость» и их связь с психологическим благополучием. Согласно его теории, чтобы устойчиво сопротивляться стрессу, важны три компонента: включенность в событие (это полезнее, чем позиция «моя хата с краю»), контроль (даже если вы не можете все контролировать, все равно есть что-то, что вы можете контролировать), вызов («принятие риска»), то есть готовность действовать без какой-либо гарантии положительного результата.

Как воспитать достаточно жизнестойких детей, способных не испытывать тревоги перед будущим?

Есть рецепт из трех частей: уделять детям время и внимание (что есть проявлять любовь), максимально поддерживать инициативы детей в тех пределах, в которых это не противоречит технике безопасности, обсуждать с ним его действия.

Если ребенок 4-5 лет подходит к вам и задает вопросы, а вы говорите: «Отстань, не до тебя, вырастешь — узнаешь», то вы гарантированно к 13-14 годам получите человека, который ничем не интересуется. Определение границ также важно. А проблема с детьми, выращенными по доктору Споку, была в том, что им все было можно. Но ребенок, которому все разрешают, так же несчастен, как и ребенок, которому все запрещают: для него весь мир сливается в единый неразличимый ландшафт.

Сейчас в системе современного образования все большее место занимают идеи вариативного и вероятностного образования.

К тому же представления о мире меняются быстрее, чем ребенок проходит курс средней школы. В высшем образовании то же самое: Маслоу писал об этом еще 50 лет назад.

Есть что-то хорошее в том, что мы живем в такое неопределенное время?

Мы живем в интересное время. В зоне бифуркации от каждого человека может зависеть больше, чем в стабильные периоды. Но большинство людей предпочитают свою ответственность отрицать. Неопределенность — это ведь стихия, и во многом то, как вы себя чувствуете в этой стихии, зависит от ваших навыков. Принимайте неопределенность как нечто неизбежное и учитесь получать удовольствие от плавания в ней.

http://zimamagazine.com/2017/07/psiholog-dmitrij-leont-ev-tam-gde-est-budushhee-vsegda-est-trevoga/

אזעקת צבע אדום נשמעה ביד מרדכי, נתיב העשרה, אור הנר וארז ( Russian,Hebrew)

http://www.ynet.co.il/Ext/Comp/CdaNewsFlash/0,2297,L-4988216_184,00.html

Цева Адом в Яд Мордехай, Натив hасара, Ор hенер и Эрез.



מבדיקה עולה שהאזעקות שנשמעו בעוטף עזה הינן אזעקות שווא
https://twitter.com/idfonline/status/885040280067612672

Пресс-служба Цаhаля: ложная тревога.

אבי גבאי: נדאג לדימונה ולא רק לעמונה (Hebrew)

מנהיגות שדואגת גם לדימונה - ולא רק לעמונה. מנהיגות שמסוגלת לפתור אירוע של ילדים חולי סרטן בבית חולים הדסה. פשוט מסוגלת לקבל החלטות. זה מה שאנחנו צריכים. מנהיגות ישרה, שבה עורך הדין שלך לא יכול לייצג חברת צוללות שמנהלת משא ומתן איתך. הוא לא יכול. מנהיגות שפועלת באומץ לב לשלום. לא עוד שלטון שעסוק במשחקי האשמות מול הפלסטינים.

יש המשך למטה.
Ниже есть продолжение.

מה אנחנו מבקשים? מנהיגות שמסוגלת לפתור אירוע של ילדים חולי סרטן בבית החולים הדסה, מנהיגות שמסוגלת לקבל החלטות ולא עסוקה שבועות בבג"ץ סביב שלושה רופאים. לא ביקשנו יותר מדי. ומנהיגות ישרה - מנהיגות ישרה שברור לה ומובן לה, שבן הדוד שלך שמנהל משא ומתן קואליציוני עבורך לא יכול לייצג חברת צוללות. הוא לא יכול", אמר גבאי, והקהל צעק "מהפך! מהפך!

מנהיגות שפועלת באומץ לב - לא עוד נאומים מפוארים באו"ם שמשודרים רק בישראל, לא עוד שלטון שעסוק במשחקי האשמות מול הפלסטינים. אני מאמין גדול במדינה שלנו, מאמין גדול בעם שלנו. אני מתחייב כאן בפניכם לא לעצור ולא לשקוט עד שבשורת השינוי והתקווה תהדהד בקול גדול בכל הארץ.

אני מתחייב שישראל תהיה מדינה שתממש את מלוא הפוטנציאל שלה. כמו לכל מנהיג גם לי יש חזון ותוכניות, אבל שום מנהיג לא ישנה את המדינה ללא אנשים. אם בעבר אמרו 'הטובים לטיס', אז אני אומר הטובים למדינה.

המשימה של החלפת שלטון נתניהו דורשת שילוב כוחות. לכל הציבור נמאס מהקשקוש ומהפסימיות, נמאס ממנהיגות שלא פועלת למעננו, נמאס למי שלא רואה אותנו בראש סדר העדיפויות שלו, והגיע הזמן למנהיגות ששמה את האדם והאזרח בראש מעייניה. מנהיגות שפועלת בשביל הכלל ולא בשביל להיבחר מחדש. מנהיגות מאחדת, מנהיגות שדואגת לדימונה ולא רק לעמונה.

אבי גבאי בשבתרבות ברמת ישי 17-6-2017 (Hebrew)

См. также:
Главой партии "Авода" избран Ави Габай
אבי גבאי

אבי גבאי (Hebrew)

עובדה אילנה דיין עם אבי גבאי 12.2016
http://www.mako.co.il/tv-ilana_dayan/2017/Article-b93f35e89db3951006.htm

См. также:
Главой партии "Авода" избран Ави Габай
אבי גבאי בשבתרבות ברמת ישי 17-6-2017

Главой партии "Авода" избран Ави Габай

עובדה אילנה דיין עם אבי גבאי 12.2016
http://www.mako.co.il/tv-ilana_dayan/2017/Article-b93f35e89db3951006.htm

В понедельник, 10 июля, члены партии "Авода" избрали Ави Габая председателем партии. По сообщению пресс-службы партии "Авода", Ави Габай набрал 52,2% голосов, Амир Перец – 47,8%.

В голосовании приняли участие 59% членов партии...

...Действующий глава партии "Авода" и блока "Сионистский лагерь" Ицхак Герцог позвонил Ави Габаю и поздравил его с победой. "Я окажу Ави Габаю всяческую поддержку в работе по укреплению партии "Авода" и в борьбе за смену власти в стране"...

Ниже есть продолжение.

...Бывший майор разведки и генеральный директор "Безека" Ави Габай совершил, казалось бы, невозможное, за полгода став лидером Аводы...

В "Википедии" на русском языке Ави Габаю уделено три строчки. Новый председатель Аводы почти неизвестен "русской улице". Разве что запомнился скандалом, который устроил после присоединения НДИ и Авигдора Либермана к правительству. Тогда, в мае 2016 года Габай уволился с министерского поста, распрощался с Кулану и в декабре присоединился в Аводе.

Менее чем за год он успел не только обосноваться в новой партии, но и стать ее лидером. Такое в израильской политике тоже случается.

Ави Габай родился 22 февраля 1967 года в Иерусалиме. Он был седьмым из восьми детей своих родителей – репатриантов из Марокко. Учился в гимназии в Рехавии, в ЦАХАЛе дослужился до майора разведки (подразделение 8200). После увольнения в запас поступил в Еврейский университет, где учился экономике и менеджменту.

Его достаточно быстро взяли в министерство финансов, где он занимался бюджетным планированием, а в 1999 году перешел в "Безек", который возглавил в 2003 году и оставался "у руля" в течение шести лет.

Будучи гендиректором "Безека", Габай просто был обязан подружиться с тогдашним министром связи Моше Кахлоном. И не случайно, что в 2014 году оба они оказались отцами-основателями партии Кулану.

Хотя Габай не был включен в предвыборный список Кулану и не попал в кнессет, Кахлон, войдя в правительство, "продавил" своего соратника на пост министра экологии.

В министерской должности Габай оставался почти год – до вхождения НДИ в правящую коалицию. Сидеть в одном правительстве с Либерманом он счел невозможным, и ушел.

Выступая с заявлением по поводу своей отставки, Габай сказал, что назначение Авигдора Либермана на пост министра обороны стало "лягушкой, которую я уже не смог проглотить".

Когда Ави Габай выдвинул свою кандидатуру на пост председателя Аводы, многие сочли это шуткой. Человек, который без году неделя в партии,
вряд ли мог серьезно рассчитывать на широкую поддержку. Но в пользу Габая сработали два фактора. Во-первых, бывший председатель партии Ицхак (Бужи) Герцог был практически обречен на поражение (что и произошло в первом туре), а, во-вторых, у Амира Переца оказалось в партии еще больше влиятельных недругов, чем влиятельных друзей у Габая. Этого оказалось достаточным для того, чтобы "новобранец" Аводы стал ее лидером.

В первом туре, напомним, Габай получил 27% голосов, тогда как Перец – 32,7%. Но за неделю между первым и вторым турами Габай сумел заручиться поддержкой противников Переца, в том числе Эхуда Барака, Эйтана Кабеля, Шели Яхимович...

В левом лагере рассчитывают, что Габай сможет победить на следующих парламентских выборах Нетаниягу и сделать Аводу правящей партией. Насколько это вероятно? Политические обозреватели считают, что человек удививший один раз, способен это сделать и во второй.

Однако можно вспомнить, что Амир Перец в 2005 году удивил не меньше, победив на праймериз самого Шимона Переса. Однако привести Аводу к победе он не сумел, проиграв Кадиме во главе с Ольмертом. И это несмотря на то, что после победы на праймерез Перец торжественно пообещал выучить русский язык, чтобы привлечь на свою сторону избирателей – репатриантов из бывшего СССР.

Переца хватило ровно на один урок, во время которого он выучил несколько букв русского алфавита. Потом занятия забросил. Возможно, Габай окажется упорнее.

http://txt.newsru.co.il/israel/10jul2017/gabai_707.html
http://www.vesty.co.il/articles/0,7340,L-4987497,00.html

[09.07.2017] Свежий Хазин

Перекресток времен с Евгением Бенем. В гостях Михаил Хазин

Математическая статистика (и элементарная теория вероятности)

Нормальное распределение


См. также:
Теорема Лебега о разложении меры

Элементарная теория вероятности - Аксиомы теории вероятности, Формула полной вероятности и формулы Байеса, испытания Бернулли, дискретные и непрерывные случайные величины, Мат. ожидание и дисперсия, Биномильное распределение, распределение Пуассона, геометрическое распределение, гипергеометрическое распределение; равномерное распределение, показательное распределение, нормальное распределение. Закон больших чисел, центральная предельная теорема.

Статистика - линейная регрессия, случайные функции, основные понятия математической статистики, генеральное и групповое среднее, генеральная и выборочная дисперсия, групповая, межгрупповая и общая дисперсия, интервальные оценки, проверка гипотез, основы дисперсионного анализа, основы корреляционного анализа, метод Монте-Карло.


См. также:
Интеграл Эйлера - Пуассона

В данном курсе не вводятся бесконечные вероятностные пространства (см. ниже).

Ниже есть продолжение.

В отличие от элементарной теории вероятностей, теоремы, которые выводятся в общей математической теории вероятностей, естественно применяются также и к вопросам, связанным с бесконечным числом случайных событии. Но при изучении этих последних применяются существенно новые принципы: предполагается, что кроме аксиом элементарной теории вероятностей выполняется ещё следующая


Аксиома непрерывности. Для убывающей последовательности
$x_1 \supseteq x_2 \ldots \supseteq x_n \supseteq \ldots$
событий из $\mathcal{\Omega}$ такой, что
$\bigcap_{n} x_n = \emptyset$
имеет место равенство
$\lim_{ n \rightarrow \infty } \mathbf{P}(x_n) = 0.$

Аксиома непрерывности — это единственная аксиома современной теории вероятностей, относящаяся именно к ситуации бесконечного числа случайных событий.

Заметим, что если система событий $\mathcal{\Omega}$ конечна, аксиома непрерывности следует из других аксиом. Для бесконечных вероятностных пространств аксиома непрерывности является независимой от остальных аксиом.

При описании какого-либо действительно наблюдаемого случайного процесса можно получать только конечные поля. Бесконечные вероятностные пространства появляются как идеализированные схемы действительных случайных явлений. Общепринято молчаливо ограничиваться такими схемами, которые удовлетворяют аксиоме непрерывности, что оказывается целесообразным и эффективным в различных исследованиях.

Алгебра $\mathcal{\Omega}$ событий пространства элементарных исходов $\Omega$ называется борелевской алгеброй, если все счётные суммы $\sum_{n} x_n$ событий $x_n$ из $\mathcal{\Omega}$ принадлежат $\mathcal{\Omega}$. В современной теории вероятностей борелевские алгебры событий обычно называют $\sigma$ -алгебрами событий (сигма-алгебрами).

С точки зрения теории множеств полное аксиоматическое определение вероятности есть не что иное, как введение в множестве $\Omega$ нормированной, счетно-аддитивной, неотрицательной меры P, определенной для всех элементов множества $\Omega$.

См. также:
Теорема Каратеодори о продолжении меры. Из теоремы в частности вытекает существование и единственность меры Бореля и меры Лебега.

Интеграл Эйлера - Пуассона (English, Russian)

Он же Гауссов интеграл.

Integral of exp(-x^2)





https://en.wikipedia.org/wiki/Jacobian_matrix_and_determinant#Example_2:_polar-Cartesian_transformation

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AF%D0%BA%D0%BE%D0%B1%D0%B8%D0%B0%D0%BD#.D0.9F.D1.80.D0.B8.D0.BC.D0.B5.D1.80.D1.8B

$\int_{-\infty}^{\infty} e^{-\frac{x^2}{a}\,dx= \sqrt{a*\pi}}$ (см. https://en.wikipedia.org/wiki/Gaussian_function#Integral_of_a_Gaussian_function)


Всё это важно в контексте нормального распределения.

ЦСБ: еврейское население в Израиле стало расти быстрее, чем арабское

Заметка полностью. Форматирование моё.

Почему в еврейских семьях стало рождаться больше детей, а в арабских меньше? Специалисты дают объяснение

Центральное статистическое бюро (ЦСБ) Израиля опубликовало сведения о численности и национальном составе населения по состоянию на 31 мая 2017 года. Из данных следует, что впервые после 1990-1991 годов, когда в Израиль хлынула беспрецедентная волна алии из бывшего СССР, еврейское население страны растет быстрее, чем арабское.

Подчеркнем, что речь идет лишь о статистике за один месяц - май 2017 года. Различия пока невелики и не выходят за рамки стандартной статистической погрешности. Однако ранее - с погрешностью или без - арабский прирост всякий раз оказывался выше еврейского.

С середины 1950-х до конца 1980-х годов, невзирая на алию, количество арабов росло быстрее, чем евреев. Вплоть до конца ХХ века естественный прирост арабского населения (вычисляемый как разность рождаемости и смертности) систематически превышал 3% в год.

Однако с начала XXI века благодаря повышению экономического уровня, перехода части арабов с деревенского на городской образ жизни, а также вовлечению арабских женщин в систему высшего образования и на рынок труда, арабская рождаемость стремительно падает. Она уже уменьшилась с 5 до 3 детей в среднем на семью, в результате чего арабский естественный прирост снизился до 2%. У мусульман он несколько выше, у друзов и христиан - ниже этого усредненного показателя.

Что касается еврейской рождаемости, то она с начала XXI века медленно, но верно росла (с 2,8 до 3,1 ребенка на семью), естественный прирост евреев увеличился с 1,4% до тех же 2%, и теперь устойчивая долгосрочная тенденция пришла к логическому разрешению - переходу количества в качество.

Ниже есть продолжение.

По сведениям ЦСБ, с 30 апреля до 31 мая 2017 года общее население Израиля увеличилось на 13.300 человек (0,153%) и достигло 8.694.900. При этом количество евреев выросло на 9700 человек (0,150%) и составило 6.496.800. Количество арабов увеличилось на 2700 человек (0,149%) - до 1.809.100. Остальное население, включающее тех людей, чья этническая и конфессиональная принадлежность не определена, выросло на 900 человек (0,23%) и составило 389 тысяч.

Детальный анализ, проведенный д-ром Марком Тольцем из Института современного еврейства при Еврейском университете в Иерусалиме, показывает, что рождаемость у евреев в последние годы растет именно в нерелигиозном секторе, в том числе среди репатриантов из бывшего СССР.

Сопоставляя данные израильского ЦСБ, российского ЦСУ и статистических ведомств других постсоветских государств, д-р Тольц обнаружил, что в 1990-х и 2000-х годах еврейская женщина, остававшаяся в экс-СССР, в среднем в течение жизни производила на свет 0,8 ребенка, а переехавшая на историческую родину - 1,8. Теперь этот показатель для репатрианток превышает 2.

Ближайшие месяцы и годы призваны дать окончательный ответ на вопрос, обоснован ли вывод о том, что евреи возвращают себе демографическое доминирование в Израиле.

http://www.vesty.co.il/articles/0,7340,L-4987207,00.html

[14.08.2015] Владимир Бейдер. Неизвестная воздушная война

Заметка полностью. Форматирование не сохранено.

На днях состоялась премьера документального фильма, на которую пришли сразу три премьер-министра Израиля: двое бывших — Шимон Перес и Эхуд Барак — и нынешний — Биньямин Нетаниягу. Они были не просто почетными гостями, а героями этого фильма. Перес – как тогдашний министр транспорта, Барак и Нетаниягу – как бойцы спецназа, осуществившие первое в мире силовое освобождение пассажирского самолета с заложниками . Ими список VIP среди участников этой беспримерной операции не исчерпывается.

Фильм называется «Сабена» — и большинству израильтян понятно, о чем речь. Однако даже тем, кто в курсе, известно не все. Операция по освобождению самолета бельгийской авиакомпании «Сабена» в аэропорту Лода (тогда он еще не носил имя Бен-Гуриона) 9 мая 1972 – событие этапное. Оно (наряду с операцией в Энтеббе) спасло воздушные пассажирские перевозки как вид транспорта. Не много – не мало.

Я фильм не видел, и не знаю, есть ли там речь об этом. Но со многими героями операции встречался, интервьюировал их. И из всего этого сделал вывод: именно Израиль научил мир принципам безопасности полетов. И нейтрализовал самое грозное оружие международного террора. Сегодня, отправляясь за границу на самолете, мы и не подозреваем, что международные пассажирские полеты вполне могли попасть в разряд экстремальных путешествий. А так оно и было.

Ниже есть продолжение.

В былые времена лауреат Нобелевской премии мира Ясер Арафат любил похвастать, что это он придумал угон пассажирских самолетов. Легендарный вождь ООП несколько преувеличивал — ноу-хау было не его. Первым был не менее легендарный Фидель. В 1960 году его ребята (как говорят, не без помощи своих наставников из КГБ) угнали из США на «остров Свободы» американский самолет.

Но именно Арафат сделал захват пассажирских авиалайнеров стратегическим оружием международного террора. С конца 60-х оно держало в страхе весь мир, пока израильтяне в 70-х не отучили арабских террористов от их любимого развлечения. Казалось, навсегда. А оказалось – до 11 сентября 2001 года. Напоминать надо.

Ибо это россказни, что исламские террористы – безбашенные герои, отчаянные отморозки. Они все считают, все учитывают, и поступают абсолютно адекватно реакции на их действия: когда им потворствуют, продолжают с удвоенной силой и наглеют; когда им вставляют – уходят с той площадки, где их отымели, напрочь.

Свидетельство тому – вся история борьбы (и не борьбы) с палестинским террором вообще и воздушным пиратством, в частности.

Какое небо голубое…

Премьерный захват совершили 23 июля 1968 года трое боевиков Народного фронта освобождения Палестины (НФОП — национал-коммунистическая фракция ООП. – В.Б.). Они захватили «Боинг-707» израильской авиакомпании «Эль-Аль», следовавший из Рима в Тель-Авив, посадили его в Алжире, и держали самолет с заложниками несколько недель, пока израильтяне не удовлетворили их требования – освободили 12 арестованных «борцов за свободу Палестины».

Никогда еще Израиль не испытывал такого позора. А террористы – такого успеха.

При «Эль-Аль» срочно создали особую службу безопасности. Туда набрали бывших спецназовцев, в основном – из спецподразделения Генштаба «Саерет маткаль».

Об этой части ходит столько легенд, что трудно понять, где правда, где вымысел. Ее функции – глубокая разведка и диверсионные операции на вражеской территории как в военное, так и в «мирное» время. Принимают только добровольцев. Говорят, конкурс туда две тысячи человек на место. Высочайшие требования к физическому и, что самое важное, к интеллектуальному уровню претендентов. Какие-то сумасшедшие тренировки и фантастические операции. Это подразделение суперменов, элита из элит. Два подряд премьер-министра Израиля (Биньямин Нетаниягу и Эхуд Барак) служили в «Саерет маткаль», а третий — Ариэль Шарон – был основателем и командиром подразделения, на базе которого создавался спецназ Генштаба. Министров же «маткалевцев» не счесть. Почти все, что они делали, находясь на военной службе, засекречено. Но из того, что известно, можно представить, что они умели делать.

Однако даже бывших бойцов «Саерет маткаль», отобранных в «Эль-Аль», пришлось еще и учить.

— Мы совершенно не умели, например, пользоваться пистолетами, — рассказывал мне один из них, Мордехай Рахамим. — Зачем они в армии? Но у нас был гениальный учитель. Вскоре мы стали в этом деле среди лучших в мире, если не лучшими.

«Гениальный учитель» — Дэйв Беккерман, репатриант из США, ветеран спецподразделений ФБР. Его нашли на Синае, он работал там бульдозеристом на строительстве оборонительных сооружений. Еле уговорили. Дэйв виртуозно владел всеми видами оружия и приемами боя.

Многолетний инструктор по стрельбе и рукопашному бою элитных подразделений спецназа, обладатель десятого дана по каратэ, Гади Скорник рассказывал мне о своем знакомстве с Беккерманом. Тот выстроил перед собой на стрельбище курсантов, среди которых был тогда и Гади. Сказал:

— My name is Dave! – и очередью из автомата вывел свое имя на щите мишени, чтоб запомнили.

— Волшебник! — с восхищением рассказывал мне о нем посол Израиля в Японии Эли Коэн, в прошлом тоже спецохранник «Эль-Аль». Хотя и сам Эли не промах — шестой дан каратэ, ветеран спецназа. В 1984 году будущий посол, а тогда скромный страховой агент, голыми руками уничтожил террориста, пытавшегося взорвать автобус с пассажирами в самом центре Иерусалима, на углу улиц Кинг Джордж и Яффо. Вот такие там были ребята.

Они стали под видом пассажиров летать в самолетах национальной авиакомпании. Эта практика была применена впервые в мире.

Но оружия им поначалу не давали. По правилам Международной ассоциации гражданской авиации – нельзя.

— У нас были газовые пистолеты, — посмеиваясь говорит Рахамим, — коротенькие дубинки, и еще Дэйв придумал держать в платке, торчащем из нагрудного карманчика пиджака, песочек. Чтобы в случае чего сыпануть им в глаза противнику – хоть какое-то преимущество.

Вскоре выяснилось, насколько это несерьезно.

Менее чем через полгода после первого захвата герои НФОП предприняли новую акцию. 26 декабря нападению подвергся самолет «Эль-Аль» в афинском аэропорту. Погибли две стюардессы и пассажир. Песочек Дэйва оказался неэффективен против «Калашниковых».

В Афины боевики прибыли из дружественного Бейрута, туда же и вернулись.

Через два дня штурмовая группа «Саерет маткаль», в форме и с оружием, на двух вертолетах приземлилась в бейрутском аэропорту. Охрану разоружили и заперли, из стоящих на поле самолетов арабских авиакомпаний вывели людей, взорвали все 15 самолетов к чертовой матери – и улетели.

Арабские страны солидарно обиделись. Но намек поняли сразу. И, видимо, доходчиво объяснили своим палестинским братьям: мы за вами битые горшки выносить не будем. Те объяснениям вняли, но, как потом выяснилось, не до конца.

А спецохранники «Эль-Аль» объявили забастовку.

— После провала в Афинах, — рассказывает Мордехай Рахаимим, — мы пошли к начальству и сказали, что больше без оружия летать не будем. Нас поняли.

Им разрешили брать с собой на борт пистолеты. Но из самолета не выносить – запирать в шкафу во время посадки.

Через пару месяцев пришлось доставать.

Белоснежный лайнер

19 февраля 1969 года Мордехай Рахамим сопровождал рейс «Эль-Аль» из Амстердама в Тель-Авив. Промежуточная посадка была в Цюрихе. Мордехай занял свое место в салоне. Его пистолет, согласно инструкции, лежал в шкафу у пилотской кабины – оружие разрешалось брать только в полете. Шкаф, не по инструкции, был завален вещами экипажа. Самолет стал выруливать на взлетную полосу.

Тут Мордехай услышал шум снаружи. Думал, обнаружили какую-то неисправность и задерживают взлет. Но из пилотской кабины закричали: «Всем лечь – по нам стреляют!». Охранник бросился туда. В кабине свистели пули. Окно и приборы уже разбиты, на полу в луже крови умирал командир корабля Йорам Перес.

— Нас учили противостоять захвату в самолете, — рассказывал мне Рахаимим. — Как действовать, когда атакуют снаружи, я не знал. Армейский инстинкт сработал: первым делом – определи источник огня.

Мордехай под пулями высунулся из окна. Увидел на бетонке террористов – двое с «Калашниковыми», один с гранатами, и женщина, она разбрасывала листовки – стрельба стрельбой, но надо же что-то и людям объяснить. Расстояние – 50-60 метров, нечего и думать, что можно достать их отсюда из его «Береты» 22-го калибра.

Он бросился к шкафу с оружием, расшвырял сваленные на нем сумки, с пистолетом в руке помчался к хвостовому люку. По дороге наткнулся на испуганный взгляд лежащей в проходе женщины. «Don’t worry, — успел успокоить ее предупредительный супермен. — It will be OK!».

— Она могла подумать, что я террорист, — смущенно объяснил он мне. – Внешность у меня не очень европейская. (Уроженец иракского Курдистана, Рахамим и вправду на европейца не похож, а за араба сойдет).

По аварийному трапу Мордехай спустился на поле, перемахнул через забор ограждения и, укрываясь за сугробами, побежал навстречу террористам. Задача была отвлечь внимание на себя. Увидев вооруженного человека, оказавшись и сами под огнем, они, во-первых, смешаются, во-вторых, будут стрелять по нему, а не по самолету. Главное, чего боялся, — чтобы не пробили крылья, полные топлива. Он бежал, стрелял и кричал: «Брось оружие!». И один действительно уронил автомат. А второй (потом оказалось – главарь) стал поворачиваться в сторону Мордехая. Расстояние уже было подходящим для его «Береты».

— Это такой момент — кто выстрелит первым, того и взяла. Я успел раньше. И попал.

У него кончились патроны. На третьего террориста, метавшего гранаты, он бросился врукопашную.

— Такой бугай оказался, — отмечает он до сих пор с удивлением, — больше меня.

Мордехай и впрямь мужчина крупный, этакий лось с ладонями, как лопаты. Он уже схватил противника за горло. Но задушить не успел. В затылок ему уперся ствол, и швейцарский полицейский сказал по-английски: «Оставь его или я буду стрелять».

В КПЗ его и уцелевших террористов везли в одном «воронке» и долго еще не могли понять между ними разницу.

На допросах Мордехай ушел в несознанку: израильтянин, фермер (он и впрямь учился до армии в сельскохозяйственной школе), требую встречи с послом. Отказывался от еды – некошерна… На следующий день к нему пустили консула. Но тот лишь сказал: «Наши еще не знают, как себя вести. Не признавайся пока». Он продолжал молчать, пока Иерусалим не дал добро.

Больше месяца провел Рахамим в кутузке, пока его не выпустили до суда под залог в 15 тыс. франков. Судья сказал: «Не в деньгах дело. Дай мне слово израильского солдата, что явишься на суд — отпущу». Совсем немного времени прошло после триумфальной для Израиля Шестидневной войны, израильских солдат еще любили, даже в Европе.

Дома, в аэропорту, его встречало все подразделение.

— Все взлетное поле было в красных беретах, — с теплотой вспоминает он.

Но всемирная известность лишила его работы. Ни в «Эль-Аль» оставаться было уже нельзя, ни в Мосад, ни в ШАБАК, куда он хотел податься, не взяли – знаменитости там не нужны.

Черный сентябрь

Палестинцы усвоили и этот урок: с «Эль-Алем» связываться небезопасно. И сосредоточили свои усилия на лайнерах других авиакомпаний.

— Они неплохо придумали, — говорил мне бывший начальник Генштаба ЦАХАЛа, командир операции в Энтеббе, покойный Дан Шомрон. – Их задача была втравить Запад в арабо-израильский конфликт. Захватывая самолеты иностранных компаний, создав атмосферу страха, палестинцы как бы втолковывали западному обывателю: «Вы думали палестинская проблема – только наша? Нет, она теперь и ваша!» И тем самым подталкивали весь мир к давлению на Израиль, ведь он, получалось, причина неудобств уже обитателей западных стран. Это, в общем, сработало…

Их подвела самонадеянность. Лидеры ООП решили устроить мега-угон. 7 сентября 1970 года палестинские террористы попытались захватить сразу четыре авиалайнера.

С самолетом израильской авиакомпании у них не получилось: наступили на те же грабли – сопровождающий лондонский рейс сотрудник службы безопасности «Эль-Аля» стрелял быстрее и метче. А два американских и швейцарский самолет угнать удалось.

Самолет компании «Панамерикэн», посадив в Каире, взорвали, пассажиров отпустили (видно, египетские власти не хотели повторения бейрутского сценария у себя). А два других лайнера пригнали в Иорданию (там в то время располагались основные базы ООП), на заброшенный аэродром Доусон, которым пользовались, как своим, переименовав в «аэропорт революции». Женщин и детей освободили, остальных 150 пассажиров держали в духоте самолетов посреди пустыни. Через три дня палестинам опять улыбнулась удача: они угнали еще один лайнер – британский, следовавший и Бомбея в Лондон. В «аэропорту революции» теперь оказалось 267 заложников. Арафат довольно потирал руки в предвкушении большого торга.

Но король Иордании Хусейн не спешил разделить с вождем ООП и его бандой эту радость. Он-то от нахождения богатых трофеев на своей земле ждал как раз другого – израильского рейда в Иорданию. Со времени операции в Бейруте прошло всего ничего – чуть больше полугода. Все еще помнилось.

Воинство Арафата давно стояло иорданскому монарху поперек горла. Хусейн опасался этой братии больше, чем Израиля. Боевики ООП чувствовали себя в Иордании, как дома, и вели себя в гостях, как оккупанты, — грабили, насиловали, бесчинствовали, терроризировали население, игнорировали местные власти. Отдельные районы были целиком их вотчиной, Фатахландом (ФАТХ – основная организация ООП, партия Арафата. – ред.). «Вождь палестинской революции» вынашивал планы захвата власти в Иордании, где большинство населения составляли палестинцы, а королевская семья принадлежит к бедуинскому роду. Боевики ООП совершили два покушения на короля, к счастью, неудачные.

Он потребовал от Арафата освободить заложников и вернуть захваченные лайнеры. Тот выполнил ультиматум частично. Заложников освободил – почти всех, а самолеты взорвал — зато все.

Вряд ли Хусейну было так жаль чужих самолетов, как своего удобного повода. Он уже решил, что час пробил. На военные лагеря ООП двинулись танки.

Арафат, только несколько дней назад чувствовавший себя властителем мира, возопил о спасении. 20 сентября 250 сирийских танков пересекли границу Иордании. Но наткнулись на отпор иорданской армии, чего сирийцы явно не ждали. О готовности поддержать Иорданию силой заявили США, Израиль обещал помочь своей авиацией (ей бомбить сирийские танковые колонны – привычное дело). США и СССР спешно ввели свои военные флотилии в Средиземное море. Война грозила разразиться не только межарабская. Говорят, именно напряжение этих дней свело в могилу вождя панарабизма, президента Египта Гамаль Абдель Насера, — не выдержало сердце. Оно у него было.

Король Хусейн разобрался с палестинскими революционерами по-братски: в ходе ликвидации баз ООП в Иордании погибло пять тысяч боевиков, сам Арафат едва унес ноги. На личном самолете главы суданской хунты Джафара Нимейри его вывезли в Ливан. И уже эту страну, бывшую до основания там Фатахлэнда жемчужиной Ближнего Востока, оазисом стабильности, райским уголком, палестинские головорезы превратили в зияющую рану региона, пороховую бочку, каковой она и осталась после их изгнания оттуда. Но в сентябре 1970-го до этого было еще далеко.

А сначала под эгидой ФАТХа возникла новая террористическая организация, названная в память о пережитом «Рука черного сентября», в просторечии – «Черный сентябрь».

Организация создавалась для диверсий против иорданского режима и первоначально занималась именно этим (презентационный теракт – убийство в Каире премьер-министра Иордании Васфи Теля в ноябре 1971 года), однако вскоре переключилась на привычную цель – Израиль.

«Черный сентябрь» прославился на весь мир и вошел в историю убийством 11 израильских спортсменов во время Олимпиады 1972 года в Мюнхене. Это был венец творения «сентябристов», но и его конец. Их уничтожали, как бешенных собак, по списку, утвержденному премьер-министром Голдой Меир на следующий день после мюнхенской трагедии. Однако по дороге они успели засветиться в нескольких крупных акциях. Одна из них стала показательной во многих отношениях.

Красная черта

8 мая 1972 года бельгийской «Боинг» компании «Сабена», следовавший из Брюсселя в Тель-Авив, был захвачен террористами «Черного сентября» в воздухе. До пункта назначения оставалось 70 минут, пролетали над островом Родос.

Угонщиков было четверо: две милые девушки — Римма Исса Танус и Терез Халассе, и двое мужчин — Абдель Азиз аль-Атраш и командир — Али Таха Абу-Санайна. Он, видимо, считался в «Черном сентябре» асом захвата. Участвовал в самом первом – 1968 года, когда израильский самолет угнали в Алжир, и недавнем, в феврале 1972 года, когда, захватив самолет «Люфганзы», слупил с правительства ФРГ за освобождение заложников три миллиона долларов.

Уроки прошлого были учтены. Обжегшись на службе безопасности «Эль-Аля», палестинские террористы больше не пытались захватить израильский лайнер. После израильского рейда в Бейрут и «черного сентября» опасались сажать самолет в дружественных странах. Поэтому выбрали идеальный, с их точки зрения, и дерзкий вариант: взять иностранный лайнер и посадить его в Израиле – логове врага.

В 18:50 бельгийский «Боинг» приземлился в аэропорту Лод. На борту находилось 99 пассажиров и 10 членов экипажа. Угонщики выдвинули требования: немедленное освобождение 315 арестованных палестинских «борцов за свободу», миллион долларов мелкими купюрами «на нужды палестинского движения» и обеспечение беспрепятственного вылета, куда укажут. В противном случае угрожали взорвать самолет. Срок ультиматума – 24 часа.

В правительстве сразу решили, что на поводу у террористов не пойдут. Начальник военной разведки (АМАН) Аарон Ярив лично вел переговоры с угонщиками. А министр обороны Моше Даян уже занялся разработкой операции по освобождению заложников. Проведение операции он поручил «Саерет маткаль».

В группе бойцов (их всего-то было 14 человек), отобранных для операции по освобождению самолета «Сабены», были только солдаты и офицеры «Саерет маткаль» срочной службы и сотрудники службы безопасности «Эль-Аля», — резервисты этого подразделения. Самым знаменитым среди них был Мордехай Рахамим. Других тогда никто не знал, они стали известны значительно позже.

Среди «срочников» были командир группы, 30-летний подполковник, командир «Саерет маткаль» Эхуд Барак – будущий начальник Генштаба, затем премьер-министр Израиля, затем министр обороны; заместитель командира группы, 28-летний майор Дани Ятом – будущий начальник израильской разведки Моссад; и лейтенанты: 24-летний племянник министра обороны Узи Даян – будущий заместитель начальника Генштаба, затем глава Совета обороны, ныне глава Национального управления лотерей «Мифаль а-паис» и 23-летний Биньямин (Биби) Нетаниягу – будущий премьер-министр.

Так случилось, что у каждого из них мне приходилось в свое время брать интервью – в основном, по иным поводам, но говорили мы и об операции «Сабена». Так что дальнейший рассказ о ней будет составлен с их слов – свидетельств непосредственных участников.

Белые комбинезоны

Как они там оказались? Только Эхуд Барак был на месте, остальных пришлось разыскивать.

Дани Ятом:

— Я находился на учениях на Юге. Вдруг зовут к телефону (мобильных тогда было), говорят: «Ты нужен», а что случилось – не понять, связь отвратительная. «Приезжай срочно, — говорят, — там узнаешь, что».

Узи Даян:

— Я вообще валялся дома с краснухой, подняли буквально с постели.

Биньямин Нетаниягу:

— Я был на совершенно другой операции, далеко на Юге, в часть вернулся поздно ночью. Смотрю – никого, пусто на базе. Нашел какого-то повара, говорю: «Где все?» — «А все Лоде» — «Почему?» — «Как, ты не знаешь?». Я понятия не имел. Тут же поехал в Лод…

Дани Ятом:

— Поначалу мы не понимали, что можно сделать. Нигде в мире не было ничего подобного. Как это сделать? Возможно ли? Все-таки пассажирский самолет, полный заложников… Мы не знали, сколько там террористов, как они выглядят, блокированы ли входы – никакой информации… «Эль-Аль» предоставил нам такой же «Боинг», только пустой, загнали его в ангар — стали тренироваться, разрабатывать операцию… Все это, конечно, в жуткой спешке, ведь самолет стоит там, все нервничают: а вдруг его сейчас взорвут? Мы считали такую вероятность весьма высокой, надо были быстро решить, что делать и как…

Биньямин Нетаниягу:

— Начали тренироваться с пистолетами. Но кто ими умел пользоваться? Мы на задания ходили с автоматами – в основном, «Калашниковыми», использовали разные виды оружия, а пистолеты…

Дани Ятом:

— Конечно, мы владели пистолетами. Сложность заключалась в другом: как при стрельбе в салоне самолета не вызвать взрыв? Решили, что будем применять мелкокалиберные пистолеты – 22-г- калибра, а не 9-миллиметровые, как обычно…

Эхуд Барак:

— Для начала решили вывести самолет из строя…

Дани Ятом:

— В первую же ночь мы с двумя авиационными техниками незаметно подобрались к захваченному самолету… Сначала слили масло. Потом подобрались еще раз — выпустили воздух во всех покрышках, снизили давление в двигателях. В общем, сделали все, чтобы самолет никак не мог взлететь. Мы вывели самолет из строя — теперь ситуация сама требовала вмешательства механиков.

Эхуд Барак:

— Операция должна была состояться ночью, но в последний момент Моше Даян дал указание подождать до утра. И хорошо сделал — днем мы получили очень важные сведения. Чтобы доказать, что они действительно могут взорвать самолет, террористы направили нам одного из бельгийских летчиков и передали с ним несколько граммов взрывчатого вещества, из которого была сделана бомба. Они не знали, что летчик еврей, и его дочка живет в Израиле. Он нам очень помог. Теперь мы знали, что террористов четверо — двое мужчин и две женщины, как они вооружены, где находятся… Когда летчик вернулся в самолет, мы вспомнили, что забыли попросить его описать одежду террористов. Однако было уже поздно.

Днем уже было ясно: сегодня штурм.

Узи Даян:

— Мы должны были подобраться к самолету под видом авиационных техников. Облачились в белые комбинезоны, какие обычно носят они…

Эхуд Барак:

— Это была идея Моше Даяна – прикинуться техниками…

Биньямин Нетаниягу:

— Нас разделили на три группы. Меня назначили командиром той, что должна была ворваться с правого крыла. В ней были самые опытные солдаты и к нам прикрепили еще офицера службы безопасности — тоже когда-то служившего в «Саерет маткаль». И вот мы уже готовимся выходить на операцию — ко мне подходит Йони (старший брат Биньямина Нетаниягу. – В.Б.). Он тогда только что получил повышение – стал заместителем командира подразделения, и уже, как распоряжается: «Я тоже пойду с тобой, присоединюсь к твоей группе как солдат». – «С какой это стати? – говорю. – У меня комплект». — «Ладно, тогда пойду вместо тебя. Я ведь более опытный офицер». Действительно, он был молод, но уже прошел не одну войну, у него был особый военный талант, он прекрасно умел вести себя под огнем. Я ему сказал: «Слушай, даже не будем это обсуждать! Это мои солдаты, и я иду с ними. А ты — остаешься». Но это же Йони: «Тогда пойдем вместе!». Он меня просто достал. «А ты подумал, — говорю, — о наших родителях? Подумал, что с ними будет? Нас – тринадцать бойцов против четырех террористов, в тесном помещении – представь, что может произойти». Он мне ответил: «Не ты один беспокоишься о родителях. Я подумал. Но моя жизнь принадлежит мне, моя смерть – это моя смерть, я беру на себя всю ответственность». Я ответил: «Ни в коем случае». И мы пошли к командиру. Эхуд, естественно, поддержал меня. Йони поскрежетал зубами, но делать было нечего.

Эхуд Барак, встав на сторону своего будущего непримиримого политического противника и вечного соперника Биби, а не своего ближайшего друга Йони, поступал в точности по инструкции. В израильском спецназе родным братьям вместе служить разрешено, но участвовать в одной операции строго запрещено. Если что случится – у родителей останется хотя бы один. Правда, известен случай, когда это правило было фактически нарушено. В том самом рейде возмездия в бейрутский аэропорт участвовали Дани Ятом и его младший брат Эхуд . Они с большим трудом этого добились. Командовавший операцией Рафаэль Эйтан по кличке Рафуль – будущий начальник Генштаба – исхитрился своим крестьянским умом обойти инструкцию компромиссным путем: на операцию взял обоих братьев, но велел им лететь в разных вертолетах. То есть нарушил, но не до конца.

Эхуд Барак:

— Уже все было готово, но тут стали одно за другим возникать непредвиденные обстоятельства. Прежде всего террористы потребовали доказательств, что их соратники выпущены из израильских тюрем. Потом заявили, что согласятся на починку авиалайнера, только если она будет происходить при непосредственном присутствии представителей Красного Креста…

Дани Ятом:

— На аэродром въехали грузовики с кузовами, крытыми брезентом. Террористам сказали: «Вот ваши товарищи, мы их отпустим, когда вы отпустите заложников». Это не было правдой. Мы им солгали.

Узи Даян:

— Мы ехали к самолету по взлетному полю аэродромным транспортом – знаете, такой тягач с цепью тележек. Все в белых комбинезонах авиационных техников. С нами был представитель Красного Креста…

Дани Ятом:

— Вдруг у одного из наших людей выглянул из-под одежды пистолет. Представитель Красного Креста это явно заметил. Я обмер. Мы были еще довольно далеко от самолета – незамеченными не добежать. Думал: все, лопнуло дело. Но он не сказал ни слова. Может, решил, что оружие положено механикам для самообороны – все-таки там вооруженные террористы. Может, все понял, но виду не подал – по сей день не знаю.

Терез Халассе, террористка, ныне живет в Аммане (в интервью 2-му каналу Израильского телевидения):

— Но это же нечестно – израильтянам помогали люди из Красного Креста. Мы им доверяли, а они нас обманули – как так можно?

Узи Даян:

— До самолета мы добрались благополучно. Рассыпались у него под фюзеляжем, стали стучать по обшивке, по шасси – старались создать как можно больше шума, будто и впрямь ремонтируем. А тем временем раскладывали выдвижные лестницы. Эхуд должен был подать сигнал к штурму свистком.

Биньямин Нетаниягу:

— Мы уже поднялись на крыло, готовы были ворваться в самолет, ждали свистка Эхуда. Вдруг подходит ко мне один из моей группы – Яаков Цур, офицер безопасности «Эль-Аля», говорит: «Биби, надо задержать операцию». – «Чего вдруг?» — «Мне необходимо по нужде». Я ему: «Сейчас???». Он смотрит на меня жалобно: «Понимаешь, я только что из Лондона — пятичасовой полет, туалет все время занят. Думал, после посадки схожу, но меня сразу с рейса – сюда. Не успел. Не могу терпеть». Я спустился с самолета к Эхуду — он стоял внизу, уже свисток во рту. Говорю: «Эхуд, нужно остановить операцию» — «А что случилось?» — «Яаков хочет по нужде». Он мне: «Сейчас???». Но что делать? Эхуд вынул свисток, Яаков побежал под брюхо самолета. Мы убедились – никаких сомнений, что ему надо было.

Дани Ятом:

— Когда Эхуд подал сигнал, мы одновременно поднялись на борт. Я был заместителем командира операцией и в то же время командовал группой, которая должна была ворваться в самолет с передней двери. Когда мы стали пониматься наверх, террористы почувствовали, что здесь что-то не то, их главарь высунул руку в иллюминатор и выстрелил в нас несколько раз. Мы-то специально подбирали мелкокалиберные пистолеты, чтобы самолет не взорвать, а у него был 11-миллиметровый «Магнум», это уже почти пулемет. Он попал в плечо того, кто поднимался передо мной, тот упал на меня — и мы оба полетели с лестницы вниз. Пришлось начинать подъем с начала.

Биньямин Нетаниягу:

— Мы ворвались в самолет. Один террорист стрелял в меня, но попал в бедную женщину, молодую мать, она погибла. Террорист побежал в хвост самолета. Мы бросились за ним…

Главарь угонщиков, герой самолетных «подвигов» «Черного сентября» Али Таха Абу-Санайна пытался укрыться в туалете… В русской прессе мне попадались утверждения, в том числе уважаемых коллег, что знаменитое обещание президента (а тогда еще премьер-министра России) Путина «мочить террористов в сортире» основано на этом эпизоде – будто бы во время штурма самолета «Сабены» террориста замочил в сортире будущий израильский премьер Эхуд Барак. Знаменитый Али, который сам называл себя «капитан Рифаат», действительно нашел свою смерть в туалете. Но замочил его все тот же Мордехай Рахамим – выбив дверь и не дав террористу выдернуть чеку гранаты; тот так и умер с указательным пальцем в кольце.

Узи Даян:

— Я командовал группой, которая ворвалась в самолет через заднюю дверь. Первой нашей мыслью было найти взрывчатку. Пассажиры были в панике — плакали, кричали, а одна женщина указывала на пол. Там я заметил лежащую между сидениями террористку, испуганную до смерти. В руке у нее была граната с уже снятым предохранителем. Я взялся за гранату, велел делать, что я скажу – она отпускала свой палец, я накладывал свой на то же место – и так, перебирая палец за пальцем переложил гранату себе в руку (я потому еще долго ощущал ребристый корпус гранаты на ладони). Террористка выполняла все мои указания послушно, как ребенок. Когда граната была обезврежена, на соседнем сидении я увидел пояс со зарядом взрывчаткой.

Это была 17-летняя красавица Терез Халласе, уроженка Акко, ныне благополучная мать троих детей.

Терез Халласе:

— Я ни в чем не раскаиваюсь, сожалею только о мертвых. Нужно было это сделать – сейчас никто такого не повторит… Я не была первой, я не была главной. Не думаю, что самолет собирались взрывать. Я бы не стала взрывать самолет с пассажирами. Если бы он был полон солдат – тогда да. А ни в чем не повинных пассажиров – нет. Только солдат

Биньямин Нетаниягу:

— Больше всего мы боялись, что они взорвут бомбу — и мы все взлетим на воздух. Я закричал: «Ну, где бомба?». Пассажиры подсказывают: «Вот одна из них». Я хватаю женщину за волосы – и вдруг у меня в руке остается ее скальп… Оказалось – парик. Схватил снова, кричу: «Где бомба?». Один из моих людей, Марко Ашкенази, сказал: «Оставь ее, я ею займусь». Он ткнул ее пистолетом. Я успел сообразить, что пистолет заряжен, снят с предохранителя, крикнул ему: «Не делай этого!». Но поздно — он снова ударил пистолетом, тот выстрелил — пуля прошла через нас обоих. Она была ранена в спину, я — в руку.

Это была Римма Исса Танус.

Биньямин Нетаниягу:

— Меня вынесли из самолета. И вот я лежу на взлетной полосе, на бетоне, вижу издалека — идет Йони, вид у него – не приведи Бог. Он понимает, что я ранен, подходит ко мне, смотрит, потом улыбается во весь рот: «Я же тебе говорил, что тебе не нужно было идти». Я тоже радовался когда-то, когда его ранили в руку: думал, служба для него кончилась.

Йони Нетаниягу погиб 4 июля 1976 года в угандийском аэропорту Энтеббе, когда солдаты ЦАХАЛа за четыре тысячи километров от дома освободили израильских заложников, захваченных террористами в самолете компании «Эр-Франс». В честь него эту операцию стали называть «Йонатан». После нее угоны гражданских самолетов арабскими террористами прекратились. Вплоть до 11 сентября 2001 года.

Но Энтеббе заслуживает отдельного рассказа.

http://www.data24.co.il/?p=12496

[08.06.2017] Владимир Бейдер. Энтеббе: предыстория истории

Заметка полностью. Форматирование не сохранено.

Эта операция вернула Израилю веру в себя после травмы войны Судного дня. Вспоминая о ней сегодня, трудно избавиться от мысли, что прошлое – упрек настоящему

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу совершил турне по Африке. Начал с Уганды. Это личное. Здесь ровно 40 лет назад погиб его старший брат – командир подразделения спецназа Генштаба «Сайерет маткаль» подполковник Йони Нетаниягу. В честь него эту операцию – самую известную и блистательную в истории Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) – назвали «Йонатан».

Тогда, 4 июля 1976 года, израильские коммандос за четыре тысячи километров от дома высадились в аэропорту угандийской столицы, чтобы вызволить заложников-израильтян — пассажиров самолета компании Air France, захваченного палестинскими и немецкими террористами. С боем освободили и доставили в Израиль. Что может быть благороднее, героичнее и символичнее?

Ниже есть продолжение.

Помню, какая гордость переполняла тогда нас, совершенно не причастных к этому подвигу советских евреев. Помню даже место, где слушал по советскому радио сообщение о беспрецедентном попрании международного права израильской военщиной – наглом вооруженном нападении на суверенную африканскую страну. Вечером сквозь треск глушилок ловил по «Голосу Израиля» подробности. То, что перед отлетом, когда заложники уже были в безопасности, израильские коммандос спалили находящиеся на аэродроме МИГи – всю военную авиацию Уганды, «вот она была и нету», — привело в совершенный восторг.

Похожие чувства испытывали евреи во всем мире. Начальник стрелковой подготовки Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) Майки Хартман рассказывал мне, как голливудский фильм «Операция «Йонатан» изменил его судьбу. Он, балованный мажор из Калифорнии, выйдя из кинотеатра, понял, что хочет только одного – быть среди этих ребят. Объявил дома, что уезжает в Израиль – уготованная ему наследственная карьера дорогого адвоката подождет. Мама-миллионерша отпустила его с обязательством, что в армии он служить не будет. Через год призвался. За непослушание был отлучен от семьи, вел жизнь солдата-одиночки, а это не малина. Теперь полковник. Весь ЦАХАЛ стреляет по разработанной им методике. Такое кино.

И такая операция. Она уже, естественно, обросла легендами. Сейчас в честь юбилея – шквал публикаций о ней, воспоминания участников, рассекречена очередная партия документов. Но большинство довольствуется тем, что знает, — отрывочными сведениями, как в Википедии, разговорами вокруг, и даже короткий всплеск внимания, вызванный юбилеем, мало отразится на стереотипах.

Эти заметки написаны, в основном, на свидетельствах людей, переживших Энтеббе. В свое время мне довелось интервьюировать нескольких участников операции, сыгравших в ней ключевую роль. Возможно, их рассказы помогут приблизиться к пониманию того, что на самом деле там произошло, почему и зачем, чем было вызвано и к чему привело, представить картину в цвете и главное – почувствовать, что это было и как.

Но законы повествовательного жанра требуют экспозиции. Так что без упоминания и общеизвестного не обойтись.

Захват
Самолет Air France вылетел из Бен-Гуриона в Париж утром 27 июня. Промежуточная посадка была в Афинах. Там на борт поднялось еще несколько пассажиров. Их проверяли не очень – бастовали наземные службы аэропорта, да и вообще – Греция, все есть, порядка нет. После Афин и началось.

Нахум Дан, религиозный ультраортодокс из Бней-Брака, был тогда совершенно светским парнем, новым репатриантом из Франции, — к религии он обратился уже после рейса. Его отыскали и проинтервьюировали мои студенты. В рамках курса тележурналистики мы с коллегой, Борисом Салибовым, делали с ними учебный фильм о борьбе с воздушным терроризмом в Израиле. Нахум говорит, что дурные предчувствия у него были с самого начала – несколько дней его колотило, не мог заснуть, ноги не слушались, когда поднимался по трапу. Отпустило лишь после Афин — когда услышал жуткий крик. Так кричат не от боли – от ужаса. Нахум понял, наконец, что его мучило все это время, — предупреждение с небес.

Он не видел, откуда был этот крик. Видел только, что стюардесса, вышедшая в салон с подносом воды, стала пятиться. Стаканы на подносе задребезжали. Перед ней стояла какая-то женщина. Нахум заметил пистолет у нее в руке, ствол был направлен стюардессе в живот.

Это была 29-летняя немка Бригитта Кульман. (Вслед за ошибкой известного израильского журналиста Ури Дана, автора книги «Операция Энтеббе», переведенной на русский, в большинстве русскоязычных публикаций, в том числе и свежих, называют другое имя террористки – Габриэль Крош-Тидеманн, любовницы самого Карлоса-«Шакала», причастной к знаменитым терактам, но здесь была не она.)

После окончания педагогического колледжа Бригитта Кульман открыла школу для детей с дефектами развития в родном Гамбурге, писала стихи. А потом увлеклась борьбой с империализмом, ушла в подполье, со своим любовником, Вильфредом Бёзе, основала «Революционные ячейки» — подразделение RAF, Красной армии немецких леваков. Вместе с Вильфредом и соратниками из Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) – тоже марксистской организации — они и захватили самолет. Неизвестно, как она обращалась с дефективными детьми, но с заложниками вела себя жестче всех. И в первые минуты захвата взяла на себя лидирующую роль.

Нахум вспоминает, как немка (по-английски она говорила с таким сильным немецким акцентом, что ее трудно было понять, но национальную принадлежность определить легко) подняла руку с гранатой, выдернула чеку и объявила: если кто дернется, я разожму кулак – и мы все взорвемся. Два молодых араба, тоже с пистолетами, пробежали по проходу и встали рядом с ней (немец держал под прицелом пилотов). Велели пассажирам поднять руки. Выводили по одному, ставили лицом к стене и обыскивали, документы, фотографии, прочие бумаги, отбирали, сбрасывали в мешки.

«Люди нервничали, — поясняет Нахум, — а я, наоборот, успокоился, мне ведь был знак, что какая-то беда произойдет».

Вскоре они подлетели к какому-то аэродрому, долго кружили над ним – видимо, ожидая разрешения на посадку. И наконец, приземлились. Самолет окружили вооруженные солдаты и полицейские. Это был Бенгази.

Пассажиры-израильтяне напряглись: перспектива оказаться в плену в арабской стране, у ливийского диктатора, страшила. Боялись не того: из самолета их не выпустили. Продержали взаперти больше шести часов, а потом самолет вновь поднялся – и полетел, неизвестно куда. Оказалось – в Уганду.

«Мы увидели в иллюминаторах надпись «Энтеббе» — рассказывает Нахум. – Я понятия не имел, что это такое и где».

Почему Энтеббе?
Этот пункт – с долгой посадкой в Бенгази и дальним перелетом в конечную точку – в центре Африки, требует объяснений, которых я не нашел ни в одной из публикаций на тему Энтеббе. А они чрезвычайно важны для понимания всей ситуации.

Дело в том, что с конца 60-х годов захват пассажирских самолетов был главным стратегическим оружием палестинского террора. Писал об этом подробно, а здесь — вкратце.

Естественно, первой и наиболее предпочтительной целью воздушных пиратов был Израиль. Ему и пришлось первым разрабатывать и применять методы борьбы с захватами самолетов. На каждое действие находили противодействие и те и другие.

23 июля 1968 года боевики того же НФОП захватили «Боинг-707» израильской авиакомпании «Эль-Аль», следовавший из Рима в Тель-Авив, посадили его в Алжире. Израильтянам пришлось пойти на их требования – освободить 12 террористов.

После этого в «Эль-Аль» создали службу сопровождающих. Специально обученные бывшие коммандос, преимущественно из элитного «Сайерет маткаль», стали летать под видом пассажиров рейсами национальной авиакомпании. Такой практики в мире еще не было.

Но оружия им не дали – правилами МАГА (Международной ассоциации гражданской авиации) это запрещено. У них были только газовые пистолеты, короткие дубинки и платочек с песочком в нагрудном кармане – сыпануть противнику в глаза. Это оказалось неэффективным против «калашниковых».

26 декабря того же года в афинском аэропорту подвергся вооруженному нападению самолет «Эль Аль». Погибли две стюардессы и пассажир. Террористы прибыли из Бейрута, туда же и вернулись.

Через два дня бойцы «Саерет маткаль», в форме и с оружием, на двух вертолетах высадились в бейрутском аэропорту. Нейтрализовали охрану, взорвали все стоящие там самолеты арабских авиакомпаний, числом 15, — и улетели. В арабских странах намек поняли – и предупредили палестинских братьев, что не намерены из-за их воздушных шалостей подвергать себя риску израильских налетов.

Урок извлекли и в Израиле: разрешили самолетным охранникам брать на борт пистолеты. Но не выносить – приземлившись в чужом аэропорту, запирать оружие в шкафу. Их и учили действовать внутри самолета. Террористы, возможно, это знали.

Через пару месяцев, 19 февраля 1969 года, лайнер «Эль Аль» подвергся нападению снаружи, со взлетной полосы в Цюрихе. Бывший боец «Сайерет маткаль» Мордехай Рахамим, едва успев достать свою «Беретту» из шкафа, выскочил на поле, убил одного террориста, нейтрализовал второго, свалил и стал душить третьего (рука у него – моя в ней при рукопожатии тонет), но подоспела швейцарская полиция.

Палестинские стратеги сделали вывод, что «Эль Аль» слишком опасная цель — и решили изменить тактику: сосредоточиться на угоне самолетов других авиакомпаний.

— Они неплохо придумали, — говорил мне бывший начальник Генштаба ЦАХАЛа, ныне покойный Дан Шомрон. – Их задача была втравить Запад в арабо-израильский конфликт. Захватывая самолеты иностранных компаний, создав атмосферу страха, палестинцы как бы втолковывали западному обывателю: «Вы думали палестинская проблема – только наша? Нет, она теперь и ваша!» И тем самым подталкивали весь мир к давлению на Израиль, ведь он, получалось, причина неудобств уже гражданам западных стран. Это, в общем, сработало…

В первой декаде сентября 1970 года угонщики Арафата, снова обжегшись на охраннике «Эль Аль» — на рейсе в Лондон, смогли захватить аж четыре самолета иностранных компаний – два американских, швейцарский и британский. Один доставили в Египет, но президент Насер заставил отпустить заложников. А три других посадили на своем аэродроме в Иордании, где тогда базировалась ООП, и начали за них торг.

Король Хуссейн тоже не обрадовался подарку, однако он им кто? Именно спор из-за захваченных самолетов стал поводом для кровавого изгнания арафатовского войска из Иордании (причины были глубже, но повод – этот), который палестинцы назовут «Черным сентябрем», а мир узнает по одноименной террористической организации, совершившей убийство израильской команды на Олимпиаде-72 в Мюнхене.

Именно боевики «Черного сентября» захватили 8 мая 1972 года самолет бельгийской компании «Сабена», следовавший в Тель-Авив. Задумка была креативная. «Эль Аль» нам не по зубам – ладно. Братские арабские страны боятся принимать захваченные нами самолеты, опасаясь израильских рейдов, – ладно. А вот мы захватим не израильский и посадим его в Израиле – куда вы теперь будете посылать своих коммандос? Так и сделали.

Но на следующий день бойцы «Сайерет маткаль», действующие и резервисты — из службы безопасности «Эль Аль», штурмом взяли бельгийский «Боинг» в своем аэропорту Лод (в 1973-м он стал называться Бен-Гурион), погибла всего одна заложница. В операции приняли участие и отличившийся в перестрелке в Цюрихе Мордехай Рахамим (это он замочил главаря террористов в сортире – самолетном). А также – будущие глава Моссада, заместитель начальника Генштаба и сразу два премьер-министра, в том числе нынешний – Биньямин Нетаниягу. То есть и эта козырная карта – посадить угнанный самолет в Израиле – оказалась бита.

Вот почему у террористов, лихо захвативших лайнер Air France 27 июня 1976 года, возникли проблемы с местом назначения. Вот почему так долго кружили над Бенгази — Каддафи, отвязанный ливийский диктатор, так любивший демонстрировать миру свой средний палец, очень не хотел приглашать к себе израильский спецназ, и разрешения на посадку не давал. Вот почему шесть с половиной часов томились на аэродроме: уговаривали полковника, да так и не уговорили, искали другое место – и ни в одной арабской стране не нашли. Вот почему оказались, в конце концов, в Уганде, в глубине черной Африки. И это показалось идеальным вариантом – теперь попробуй достань! Нет шансов – придется выполнять требования.

— Это и был наш шанс, — сказал мне уже упомянутый Дан Шомрон, посмеиваясь. – Представить себе, что мы там окажемся, не мог никто.

Командир
Именно Дан Шомрон был командиром операции и первым предложил ее план. Это стоит подчеркнуть, потому что в представлении большинства израильтян, не говоря уже об иностранцах, командовал ею Йони Нетаниягу.

Это был действительно великий воин и настоящий герой. Я знаком с несколькими его боевыми товарищами, тоже достигшими многого и совершившими в армии много того, что принято в других армиях мира называть подвигами. Все они говорят о нем не просто хорошо – с восхищением. Он обладал каким-то особым военным талантом и при этом был очень душевным человеком, своим парнем, умным и нежным. Слышал не раз, что в лице Йони народ Израиля потерял выдающегося лидера. Возможно, здесь подтекстом звучало сравнение с братом, отношение к которому, в армейской элите в том числе, – неоднозначное, но именно в связи с которым и возникает это сравнение. Ему было всего 30, когда он погиб, находился на взлете военной карьеры, ни о каких политических амбициях не шло и речи, просто блестящий офицер, командир самого элитного подразделения армии – уже биография. Но в Энтеббе он командовал только группой «Сайерет маткаль», а не всей операцией.

Дану Шомрону это полагалось по должности. Тогда он был старшим офицером пехоты и десанта в Генштабе (так в Израиле называют командующих родами войск).

— Как только был захвачен самолет, — рассказывал он мне в интервью, — мы стали искать способ освободить заложников, а не поддаваться на шантаж террористов. Сложные комбинированные операции такого рода были в моей компетенции, и я занялся этим вплотную. Но начальнику Генштаба (тогда им был Мота Гур – легендарный командир десантников, освободивших Старый город Иерусалима в Шестидневную войну, — В.Б.) сказали, что правитель Уганды Иди Амин вне игры, так что операция предстоит простая: небольшая команда на парашютах высадится у озера Виктория, легко уничтожит десять террористов – и все вернутся домой. Однако, я проверил данные разведки и выяснилось, когда террористы прибыли в Энтеббе, их встречал сам Иди Амин с целым батальоном своей армии, принял как родных. Я понял: если он с ними заодно, придется воевать с угандийской армией – и это совсем другая игра. Мы с моим штабом стали разрабатывать план, учитывающий новые условия…

Большой Папа и большой мир
Иди Амин Дадо по кличке Большой Папа – один из самых экзотичных, даже для постколониальной Африки, диктаторов. Кровавый мясник и людоед. Последнее – не в переносном смысле: он пожирал приготовленные с кулинарным изыском тела своих врагов, включая низложенных министров, и иногда заставлял разделить с ним трапезу оставшихся членов кабинета – в воспитательных целях.

В начале своего правления Большой Папа заигрывал с Западом, в том числе с Израилем. Приглашал в Уганду израильских специалистов и военных советников. Сам прошел символический курс десантной подготовки в ЦАХАЛе, получил «крылышки» — положенный после парашютных прыжков военный знак отличия. Израильтяне обучали угандийских летчиков и недолгое время – спецназ, дольше, к счастью, не успели. Амин рассорился с еврейским государством — из-за того, что ему отказали в закупке сверхзвуковых истребителей, – и переориентировался на СССР, где его охотно завалили деньгами и оружием, поставили, в том числе, те самые МИГи, которые так умилили меня в сообщении об операции в Энтеббе.

Но когда выяснилось, что самолет с заложниками в Уганде, израильтяне мобилизовали старые связи – и для сбора информации, и для попыток воздействия на угандийского сумасброда. Израильские врачи, которые лечили Амина от сифилиса, правда, предупредили, что болезнь у него уже в той стадии, когда повреждена мозговая деятельность – неадекватность клиническая.

Тем не менее, владелец скромного тель-авивского магазинчика вел долгие телефонные разговоры с Большим Папой, президентом и фельдмаршалом Амином, который называл его по старой дружбе Борькой. Когда-то полковник Барух Бар-Лев служил главой израильской военной миссии в Уганде и был частым гостем в президентском дворце – тот любил беседовать с умным евреем за стаканом. Борька нещадной лестью уговаривал «старого друга» воспользоваться представившимся ему шансом круто изменить свою репутацию в мире: теперь все в его власти, стоит ему отпустить заложников — и все его хулители будут посрамлены. Польза от этих разговоров была только в их продолжительности: разведчики по тону и отдельным репликам Большого Папы пытались разгадать его намерения.

Гораздо больше проку оказалось от строителей. Аэропорт Энтеббе строила израильская компания «Солель боне». Там подняли чертежи и планы. По ним соорудили макет аэропорта, чтоб проводить тренировки коммандос.

По плану Шомрона предстояло высадиться в Энтеббе на трех транспортных «Геркулесах», подъехать под видом президентского кортежа Амина к терминалу – и захватить его. Долго не могли найти представительский черный «Мерседес», на котором разъезжал Большой Папа. В Израиле таких машин не было. Ребята из Моссада нашли у араба на территориях такси, перекрасили в черный цвет. После операции перекрасили в той же мастерской опять в белый и продали – тоже арабу.

Военные занимались одним, а политики и дипломаты — другим. Самолет – французской компании, среди заложников – множество граждан Франции и других стран. Террористы требовали отпустить 53 заключенных, 40 из них сидели в Израиле, но 6 – в ФРГ, 5 – в Кении, по одному – в Швейцарии и Франции. Все это позволяло надеяться на то, что можно обеспечить международное давление на Арафата – и заставить его отпустить заложников. Но как-то не складывалось.

В Париже стояла страшная жара, все, кто мог, сбежали из душных офисов к морю. Валери Жискар д’Эстен отбыл на встречу с американским президентом Фордом в Пуэрто-Рико, ведущие министры отправились с ним. Не до какого-то самолета с какими-то заложниками.

А потом случилось событие, которое заставило израильтян понять, что они опять в изоляции, это дело касается только их.

Селекция

На следующий день, вспоминает Нахум Дан, ближе к полуночи, к ним пришел Иди Амин. В военной форме, весь в орденах (ему их скупали у коллекционеров, но были там и настоящие – израильские «крылышки» парашютиста он всегда носил, — В.Б.), с вооруженной охраной из угандийцев и палестинцами, тоже с оружием и в военной форме.

«Он нам сказал, — говорит Нахум, — что он наш друг, мы находимся под его защитой. Попросил нас написать письмо израильскому правительству, чтобы оно освободило из тюрем палестинских борцов за свободу. Как только их отпустят, все мы окажемся дома. Сейчас он распорядится – и нам принесут еды и матрасы. И правда, как только ушел – нам все это принесли».

В зале, где держали заложников, было тесно. И когда на следующий день пришли угандийские солдаты и прорубили проход в соседний зал, люди обрадовались: станет просторнее. Но вскоре догадались, что цель не в этом.

Немец и немка поставили стол у прохода, на него взгромоздили два ящика. Из одного стали доставать паспорта и называть имена. Кого вызвали – отправляли в следующий зал. Тут Нахум сообразил, что туда посылают исключительно израильтян. Теперь дошло до всех: немцы проводят селекцию!

Вскоре подтвердилось: иностранных пассажиров отпустили, оставили только евреев и израильтян.

Паспорт Нахума был в счастливом первом ящике – французский. И израильское удостоверение личности. Один из террористов вызвал его, спросил: «Где твой израильский паспорт?» — «Его у меня нет, — объяснил Нахум. – Я француз, просто был в Израиле, теперь лечу домой». – «Пошли со мной!» — велел араб. Он завел его в какую-то бетонную комнату с узким окном, где было еще двое арабов. Велел написать все, как есть.

Нахум сел писать. О том, как жил в кибуце, рано вставал, шел доить коров… Писал на французском. Те велели перевести на английский. Стал переводить. Здоровенный террорист, по словам Нахума, под два метра ростом, в полтора центнера весом, взбесился: «Ты что нас дуришь!» Зажал руку Нахума у себя в подмышке, пытался сломать пальцы, ему почему-то не удалось – и тут он рассвирепел еще больше. Швырнул на пол, бил ногами, пока старший из них его не остановил.

Эти допросы продолжались по той же схеме, с такими же избиениями, еще несколько дней. От него хотели узнать, оказывается, сколько у Израиля солдат, танков, самолетов. У кибуцника!

На третий день его отпустили в общий зал. У них был праздник. Опять приехал Амин, с сыном, свитой, арабами в форме. Пили шампанское. Большой Папа объявил заложникам, что все они скоро будут дома – израильское правительство пошло на переговоры, готово отпустить палестинских бойцов.

Рейд

Правительство Израиля и вправду склонялось принять ультиматум. Пока не узнало о селекции. После этого и в армии, и в обществе поддаться — означало бы разрушить всю национальную идею.

Теперь – выдержки из интервью с Даном Шомроном...

— Как удалось убедить командование, правительство?

— Самолет был захвачен в воскресенье. В четверг, до четырех часов дня, истекал срок ультиматума террористов. В четверг состоялось заседание правительства. Уже было ясно, что о первоначальном плане Генштаба не может быть и речи: Амин заодно с захватчиками. И правительство решило сдаться. Вышло официальное заявление: условия принимаются. Тогда отложили срок истечения ультиматума. У нас появилось время – до воскресенья. И тогда я разработал план операции. Но даже не представил его начальнику Генштаба. Он ведь работал над другим планом…

Когда министр обороны, Шимон Перес, вернулся с заседания правительства, на котором было решено выполнить условия террористов, он вызвал начальника Генштаба и потребовал представить план военной операции по освобождению заложников. Тот развел руками: «Никакого плана нет». Шимон сказал: «Ну, неси, чего нет».

Вот тогда и вспомнили обо мне с моим планом. Я его представил министру обороны и руководству Генштаба в четверг, часов в восемь вечера. Пообещал: с момента посадки первого самолета и до взлета самолета с заложниками на борту пройдет всего 60 минут. На деле мы уложились в 58. Перес сказал: «Я даю добро, но нужно получить официальное разрешение правительства». И мы начали готовиться. А уже четверг, ночь. В пятницу — последний день тренировок штурмовой группы, в субботу надо вылетать. В жизни не готовил операции в такой спешке. Времени — в обрез. Поэтому я попросил Моту Гура: «Предоставь мне свободу действий, сейчас не до споров. Я хочу командовать операцией и сам отберу для нее людей».

— По какому принципу отбирали?

— Я вырос в армии. Знаком с армейскими командирами. Знал, кто чего стоит. Отобрал трех командиров групп: Эхуд Барак отвечал за аэродром, Матан Вильнаи командовал десантными силами, третьим был командир бригады «Голани» Ури Саги. Я хотел, чтобы участвовали все пехотные подразделения, так как знал: эта операция войдет в историю ЦАХАЛа.

— Как при таком большом сборе в такой маленькой стране удалось сохранить секретность?

— Удалось. Мы проводили учения в пятницу ночью в районе Петах-Тиквы. Обычно американцы нас очень плотно пасут – не затеваем ли мы чего. Тут и они ничего не узнали, что еще больше убедило меня в успехе: если американцы не знают – удастся сохранить секретность, а весь расчет был на то, что никто не ждет. Премьер, Ицхак Рабин, в тот же вечер приехал к нам на тренировочную базу. Сказал мне: «Дан, из всех представленных мне планов это первый, который имеет все шансы быть реализованным. Остальные я бы все равно отмел». Он хорошо разбирался в этих вещах.

— Но правительственного разрешения у вас еще не было?

— Не было. Правительство село заседать в субботу. Совещаются, совещаются – и не могут прийти ни к какому решению. А в 3:30 мне нужно вылетать, чтобы успеть. Проходит четверть часа, двадцать минут. Я звоню военному секретарю Рабина, говорю: «Слушай, если мы не вылетаем сейчас, то проведение операции невозможно. Дайте разрешение хотя бы на вылет – а там заседайте, сколько влезет. У нас четыре часа на перелет, пока доберемся до цели. Если что – повернем обратно». Действительно, правительственное разрешение мне передали по рации, когда мы были уже в дороге.

— Когда вы поняли, что получилось?

— Когда удалось использовать посадку британского пассажирского самолета. Мы знали его расписание, и первый наш «Геркулес», где был я, другие командиры операции, первая штурмовая группа, садился вместе с ним. Аэродромные службы установили с ним связь, ему включили прожекторы. А мы без своих огней, под шум его моторов сели на халяву, незамеченными. Тогда я и сказал командирам, с которыми вместе сходил на поле: «Ребята, операция удалась, хотя еще и не началась».

— Почему были так уверены?

— Потому что эффект внезапности был столь велик, что даже если случатся небольшие сбои, на конечный результат это не повлияет. Там никто не мог нам противостоять. Мы в состоянии были удерживать взлетные полосы, сколько захотели бы. Я ведь знал, с кем мы имеем дело. Я не верил, что солдаты армии Уганды откроют огонь по «Мерседесу», увешенному флагами Амина, по «Лендроверам», в точности таким же, как у него, по нашим людям, перекрашенным в такой же цвет, как они все. Ну, могут кричать: «Стой!», но стрелять никто не посмеет. Так нам удастся пробраться в здание аэропорта и первыми открыть огонь.

— Все так и произошло?

— Не совсем. Случился прокол по дороге к зданию аэропорта. В «Меседесе» (в «президентском» «Мерседесе» разместилась штурмовая группа спецназа Генштаба «Саерет маткаль» под командованием Йони Нетаниягу. – В.Б.) у кого-то не выдержали нервы. Несмотря на то, что я говорил им тысячу раз: «Даже если в вас будут стрелять – не отвечайте. Мы едем прямо к зданию аэропорта, не останавливаясь. Если промедлим — там начнется резня». Но кто-то выстрелил от напряжения. Думаю, именно из-за этого погиб Йони. Потому что когда они выпрыгнули из машин, из диспетчерской башни, расположенной очень близко, раздались очереди. Возможно, там кто-то проснулся от выстрелов. Так Йони получил пулю в шею.

— То есть вообще в самом начале?

— Да, он даже не успел войти в здание. Его бойцы провели штурм уже без него. Они ворвались в помещение через окна. Крикнули на иврите: «Ложись!». Заложники легли, на ногах остались только террористы – так что их было очень легко опознать. Погиб лишь один заложник – от нашего огня. Он находился в одном месте зала, члены его семьи — в другом, ринулся к ним. Как только побежал – в него и выстрелили. Но это единичный случай. Террористы успели произвести лишь одну автоматную очередь – в течение двух минут с ними было покончено.

Йони

Командир подразделения медиков в той операции, в прошлом заместитель министра обороны и министр транспорта, бригадный генерал в отставке, доктор Эфраим Снэ рассказывал мне, что у Йони Нетаниягу шансов выжить не было. Пуля прошла по диагонали через все тело, повредив многие внутренние органы. Командир «Сайерет маткаль» умер у него на руках. Единственный погибший.

Тело Йони находилось в самолете медиков, где разместили и всех заложников. Как они себя чувствовали там, только что спасенные из ада, видел только Снэ.

Командир французского лайнера (он, а вслед за ним и вся команда, отказался от освобождения вместе со всеми иностранными заложниками, остались с израильтянами), определив в Эфраиме старшего, отдал ему честь, торжественно сказал: «Мерси боку!» Когда уже взлетели, одна из заложниц, тучная женщина, обратилась к командиру медиков: «Господин офицер, мне кажется, подо мной что-то военное».

— Я посмотрел, — рассказывает Снэ, — и мне стало не по себе. Это была «лимонка» особой системы. Она очень легко взрывается, поэтому в армии ее не используют – только спецназ. Видимо, выпала из бронежилета Йони, когда его загружали на борт. После этого туда завели сотню заложников. Только представьте, сколько человек могло на нее наступить. Взорвалась бы – никто не уцелел.

Были опасности и пострашнее. Часа в два-три ночи израильское радио передало сообщение о проведенной операции, о том, что наши самолеты по дороге домой.

— А нам еще лететь несколько часов, — сокрушал задним числом Дан Шомрон. — В любой момент из-под носа что-то может взлететь… Пришлось пилотам снизить высоту, чтобы не попасть под радары, — и остаток пути мы летели очень низко, хотя ночью это опасно.

Но зато из-за этого их встречал весь Израиль. Был национальный праздник. Толпы в Бен-Гурионе. Радость на улицах. Только в иерусалимском районе Рехавия была тишина.

Мне рассказал об этом Матан Вильнаи, нынешний посол в Китае, в прошлом заместитель начальника Генштаба, замминистра обороны, а тогда – заместитель командира операции. В Рехавии знали, что прогиб офицер десанта, сын профессора. Таких было двое – он и Йони Нетаниягу. Не знали, кто из них. Когда он вошел на свою улицу – распахнулись окна. Люди передавали друг другу: «Матан вернулся!»

Не вернулся Йони. Брат, премьер-министр, впервые побывал на месте его гибели на этой неделе – через сорок лет.

http://www.data24.co.il/?p=26582