Важно

  •  

Tuesday, October 30, 2012

Г. Гейне. ДИСПУТ.

Ниже есть продолжение.

Во дворце толедском трубы
Зазывают всех у входа,
Собираются на диспут
Толпы пестрые народа.

То не рыцарская схватка,
Где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово
Заостренное схоласта.

Не сойдутся в этой битве
Молодые паладины,
Здесь противниками будут
Капуцины и раввины.

Капюшоны и ермолки
Лихо носят забияки.
Вместо рыцарской одежды —
Власяницы, лапсердаки.

Бог ли это настоящий?
Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник
Реб Иуда из Наварры?

Или бог другой — трехликий,
Милосердный, христианский,
Чей защитник брат Иосиф,
Настоятель францисканский?

Мощной цепью доказательств,
Силой многих аргументов
И цитатами — конечно,
Из бесспорных документов —

Каждый из героев хочет
Всех врагов обезоружить,
Доведеньем ad absurdum
Сущность бога обнаружить.

Решено, что тот, который
Будет в споре побежденным,
Тот религию другую
Должен счесть своим законом.

Иль крещение приемлют
Иудеи в назиданье,—
Иль, напротив, францисканцев
Ожидает обрезанье.

Каждый вождь пришел со свитой:
С ним одиннадцать — готовых
Разделить судьбу в победе
Иль в лишениях суровых.

Убежденные в успехе
И в своем священном деле,
Францисканцы для евреев
Приготовили купели,

Держат дымные кадила
И в воде кропила мочат...
Их враги ножи готовят,
О точильный камень точат.

Обе стороны на месте:
Переполненная зала
Оживленно суетится
В ожидании сигнала.

Под навесом золоченым
Короля сверкает ложа.
Там король и королева,
Что на девочку похожа.

Носик вздернут по-французски,
Все движения невинны,
И лукавы и смеются
Уст волшебные рубины.


Будь же ты хранима богом,
О цветок благословенный...
Пересажена, бедняжка,
С берегов веселой Сены

В край суровый этикета,
Где ты сделалась испанкой,
Бланш Бурбон звалась ты дома,
Здесь зовешься доньей Бланкой

Короля же имя — Педро,
С прибавлением—Жестокий.
Но сегодня, как на счастье,
Спят в душе его пороки;

Он любезен и приятен
В эти редкие моменты,
Даже маврам и евреям
Рассыпает комплименты.

Господам без крайней плоти
Он доверился всецело;
И войска им предоставил,
И финансовое дело.

Вот вовсю гремят литавры,
Трубы громко возвещают,
Что духовный поединок
Два атлета начинают.

Францисканец гнев священный
Здесь обрушивает первый —
То звучит трубою голос,
То елеем мажет нервы.

Именем отца, и сына,
И святого духа — чинно
Заклинает францисканец
“Семя Якова” — раввина,

Ибо часто так бывает,
Что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно
В теле хитрых иудеев.

Чтоб изгнать такого черта,
Поступает он сурово:
Применяет заклинанья
И науку богослова.

Про единого в трех ликах
Он рассказывает много, —
Как три светлых ипостаси
Одного являют бога:

Это тайна, но открыта
Лишь тому она, который
За предел рассудка может
Обращать блаженно взоры.

Говорит он о рожденье
Вифлеемского дитяти,
Говорит он о Марии
И о девственном зачатье,

Как потом лежал младенец
В яслях, словно в колыбели,
Как бычок с коровкой тут же
У господних яслей млели;

Как от Иродовой казни
Иисус бежал в Египет,
Как позднее горький кубок
Крестной смерти был им выпит;

Как при Понтии Пилате
Подписали осужденье —
Под влияньем фарисеев
И евреев, без сомненья.

Говорит монах про бога,
Что немедля гроб оставил
И на третий день блаженно
Путь свой на небо направил.

Но когда настанет время,
Он на землю возвратится, —
И никто, никто из смертных
От суда не уклонится.


“О, дрожите, иудеи!.. —
Говорит монах.— Поверьте,
Нет прощенья вам, кто гнал
Бога к месту крестной смерти.

Вы убийцы, иудеи,
О народ—жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен,
К нам явился как Спаситель.

Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела—обитель,
Где свершают черти мессы.

Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром “бык ученья”,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.

О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.

О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.

Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.

Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!

Но, быть может, вы решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,

Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Где святые благовонный
Льют источник благодати;

Сбросьте ветхого Адама,
Отрешась от злобы старой,
И с сердец сотрите плесень,
Что грозит небесной карой.

Вы внемлите гласу бога,
Не к себе ль зовет он разве?
На груди Христа забудьте
О своей греховной язве.

Наш Христос—любви обитель,
Он подобие барашка, —
Чтоб грехи простились наши,
На кресте страдал он тяжко.

Наш Христос — любви обитель,
Иисусом он зовется,
И его святая кротость
Нам всегда передается.

Потому мы тоже кротки,
Добродушны и спокойны,
По примеру Иисуса —
Ненавидим даже войны.

Попадем за то на небо,
Чистых ангелов белее,
Будем там бродить блаженно
И в руках держать лилеи;

Вместо грубой власяницы
В разноцветные наряды
Из парчи, муслина, шелка
Облачиться будем рады;

Вместо плеши—будут кудри
Золотые лихо виться,
Девы райские их будут
Заплетать и веселиться;


Там найдутся и бокалы
В увеличенном объеме,
А не маленькие рюмки,
Что мы видим в каждом доме.

Но зато гораздо меньше
Будут там красавиц губки —
Райских женщин, что витают,
Как небесные голубки.

Будем радостно смеяться,
Будем пить вино, целуя,
Проводить так будем вечность,
Славя бога: “Аллилуйя!”

Кончил он. И вот монахи,
Все сомнения рассеяв,
Тащат весело купели
Для крещенья иудеев.

Но, полны водобоязни,
Не хотят евреи кары, —
Для ответной вышел речи
Реб Иуда из Наварры:

“Чтоб в моей душе бесплодной
Возрастить Христову розу,
Ты свалил, как удобренье,
Кучу брани и навозу.

Каждый следует методе,
Им изученной где-либо...
Я бранить тебя не буду,
Я скажу тебе спасибо.

“Триединое ученье” —
Это наше вам наследство:
Мы ведь правило тройное
Изучаем с малолетства.

Что в едином боге трое,
Только три слились персоны, —
Очень скромно, потому что
Их у древних — легионы.

Незнаком мне ваш Христос,
Я нигде с ним не был вместе,
Также девственную матерь
Знать не знаю я, по чести.

Жаль мне, что веков двенадцать
Иисуса треплют имя,
Что случилось с ним несчастье
Некогда в Иерусалиме.

Но евреи ли казнили —
Доказать трудненько стало,
Ибо corpus'a delicti
Уж на третий день не стало.

Что родня он с нашим богом —
Это плод досужих сплетен, —
Потому что мне известно:
Наш — решительно бездетен.

Наш не умер жалкой смертью
Угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропик,
Не подобие ребенка.

Богу нашему неведом
Путь прощенья и смиренья,
Ибо он громовый бог,
Бог суровый отомщенья.

Громы божеского гнева
Поражают неизменно,
За грехи отцов карают
До десятого колена.

Бог наш — это бог живущий,
И притом не быстротечно,
А в широких сводах неба
Пребывает он извечно.

Бог наш — бог здоровый также,
А не миф какой-то шаткий,
Словно тени у Коцита
Или тонкие облатки.

Бог силен. В руках он держит
Солнце, месяц, неба своды;
Только двинет он бровями —
Троны гибнут, мрут народы.

С силой бога не сравнится, —
Как поет Давид,— земное;
Для него — лишь прах ничтожный
Вся земля, не что иное.

Любит музыку наш бог,
Также пением доволен,
Но, как хрюканье, ему
Звон противен колоколен.

В море есть Левиафан —
Так зовется рыба бога, —
Каждый день играет с ней
Наш великий бог немного.

Только в день девятый аба,
День разрушенного храма,
Не играет бог наш с рыбой,
А молчит весь день упрямо.

Целых сто локтей длина
Этого Левиафана,
Толще дуба плавники,
Хвост его — что кедр Ливана.

Мясо рыбы деликатно
И нежнее черепахи.
В Судный день к столу попросит
Бог наш всех, кто жил во страхе.

Обращенные, святые,
Также праведные люди
С удовольствием увидят
Рыбу божию на блюде —

В белом соусе пикантном,
Также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно, —
Ну совсем как с перцем щука.

В остром соусе, под луком,
Редька светит, как улыбка...
Я ручаюсь, брат Иосиф,
Что тебе по вкусу рыбка.

А изюмная подливка,
Брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада
Для здорового желудка.

Бог недурно варит,— верь,
Я обманывать не стану.
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану”.

Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,

Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке —
Это нужные трофеи.

Но, держась за веру предков
И за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи
Потерять кусочек кожи.

За раввином — францисканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое — не слово,
А ночной сосуд пахучий.

Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.

Он ссылается на “Мишну”,
Комментарии, трактаты,
Также он из “Таусфес-Ионтоф”
Позаимствовал цитаты.

Но что слышит бедный рабби
От монаха-святотатца?!
Тот сказал, что “Таусфес-Ионтоф”
Может к черту убираться!”

“Все вы слышите, о боже!” —
И, не выдержавши тона,
Потеряв терпенье, рабби
Восклицает возмущенно:

“Таусфес-Ионтоф” не годится?
Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой,
Покарай же за обиду!

Ибо “Таусфес-Ионтоф”, боже,—
Это ты... И святотатца
Накажи своей рукою,
Чтобы богом оказаться!

Пусть разверзнется под ним
Бездна, в глуби пламенея,
Как ты, боже, сокрушил
Богохульного Корея.

Грянь своим отборным громом,
Защити ты нашу веру,—
Для Содома и Гоморры
Ты ж нашел смолу и серу!

Покарай же капуцина, —
Фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же
Удирали из Египта.

Ведь стотысячное войско
За царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами
В ужасающих ядаим.

Ты, господь, тогда простер
Длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло,
Как котята, в Красном море.

Порази же капуцинов,
Покажи им в назиданье,
Что святого гнева громы —
Не пустое грохотанье.

И победную хвалу
Воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам,
Танцевать и бить в кимвалы”.

Тут монах вскочил, и льются
Вновь проклятий лютых реки:
“Пусть тебя господь погубит,
Осужденного навеки.

Ненавижу ваших бесов
От велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.

Не боюсь твоих я духов,
Темной стаи оголтелой, —
Ведь во мне сам Иисус,
Я его отведал тела.

И вкусней Левиафана
Аромат Христовой крови;
А твою подливку с луком,
Верно, дьявол приготовил,

Ах, взамен подобных споров
Я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил
Всех евреев прокаженных”.

Затянулся этот диспут,
И кипит людская злоба,
И борцы бранятся, воют,
И шипят, и стонут оба.

Бесконечно длинен диспут,
Целый день идет упрямо;
Очень публика устала,
И ужасно преют дамы.

Двор томится в нетерпенье,
Кое-кто уже зевает,
И красотку королеву
Муж тихонько вопрошает:

“О противниках скажите,
Донья Бланка, ваше мненье:
Капуцину иль раввину
Отдаете предпочтенье?”

Донья Бланка смотрит вяло,
Гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья
Отвечает безмятежно:

“Я не знаю, кто тут прав, —
Пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют”.
http://duluman.uath.org/Heine_02.htm

No comments:

Post a Comment